Гнездо кукушки

Теперь об Ирине. С полковником у нее все оборвалось, но долго она не грустила. Как, впрочем, и об Иосафатовиче, и о Коле. Тут же стала носиться по гостям, знакомым, санаториям, пансионатам — в поисках. И строить планы. А планы она строит всегда грандиозные и... несбыточные. Не могла моя сестра, с десятком подчиненных на работе, оказаться одинокой женщиной. Красавица, умница, ангел — и на тебе, одна! И находила, представьте себе. Но вот странность. Все ее «ухажеры» исчезали быстро, видно, «факел » ее горел слишком уж сильно и синим огнем, а мужчины этого не любят. Они смотрели на нее с восхищением, но и с некоторым испугом.

Мой Виктор сказал: «Ей надо не тратить последние прекрасные годы на поиски мужа, а налаживать нормальную жизнь одинокой женщины. Квартира есть, работа, друзья, родственники, сын, внуки (и наши тоже). Устроила бы уютный уголок — я бы первый там от вас отдыхал. А ей хоть мухомора, но затащить к себе».

Я с ним поссорилась. Оправдывала Ирину и сказала, что каждой женщине нужна поддержка, защита, рука. Витька засмеялся: вовсе не каждой, так, традиция.

Прошло какое-то время. Приезжает ко мне однажды днем Ирина. Полна энергии и, главное, с идеей. Какая же идея? Оказалось, Ирина решила съезжаться с детьми, как она выразилась, и с внуками. Бабушка Ирочка — в сапогах до коленей, в синем пальто с ламой, сумочка через плечо — объясняет мне с жаром, что это единственное, чего она хочет в жизни: сын живет с семьей в коммуналке, не вековать же им там, а она одинока и готова объединиться с ними, обменяться на трехкомнатную и стать, наконец, Оле-сику — матерью, внукам — бабушкой, Люсе — любящей свекровью. Я попыталась ее урезонить: «детям» она и так может стать матерью, и бабушкой, и прабабушкой, и... кем только ни захочет. Но зачем съезжаться? Смогут ли они ужиться? Там семья, какая-никакая, но семья же. Как она там будет жить — с ее идеями, неуемным характером? Ведь она еще не старушка, которая тихо шелестит в углу. А как с личной жизнью? Ведь она еще такая молодая и красивая, Как?

— Я все смогу! — закричала Ирина и закашлялась. — В конце концов, я мать или нет? Я бабушка или посторонний человек?

С этими фактами я согласилась, но еще раз напомнила ей о личной жизни. Но она и тут нашла, что возразить: если ее кто и полюбит, то пусть полюбит «черненькой», бабушкой без квартиры, с семьей и родственниками.

Вечером позвонил Олесь и пришел к нам. Один. Я увидела, что он не в себе. Говорить ни о чем не стал, и, только уже собираясь уходить, Олесь как-то весь съежился, стал будто меньше ростом и сказал: «Мать собирается с нами съезжаться. Люська рыдает и бьет посуду, а я ушел к вам. Вот».

— Ну, а ты что об этом думаешь? — спросил Витька.

Олесь пожал плечами: «Я думаю, это ни к чему. Унас с Люськой все сложилось давно, от Ирины (он так и сказал: «Ирина») все отвыкли, да и не привыкали, она совершенно другой человек, мы с ней в добрых отношениях, но как будто в разных городах живем. Я сказал Ирине об этом...»

— А она? — спросила я, сдерживаясь из последних сил (ну, что за мужик у меня племянник! Фигура, рост, все при нем, а внутри каша геркулесовая).

Но он будто меня и не слышал, тянул свое:

— Что я? Я ничего не решаю, пусть они решают, им сживаться, мне что — я ведь сын ее... («Не сын и не мужик», — подумала я).

Взял слово Витька:

— Давай я поговорю с Ириной. Вам нельзя съезжаться.

Я смотрела на них двоих и сравнивала. Разница у них в годах небольшая, но Виктор как-то стал стареть — поседел, морщины на лбу, а мужику всего 36. Олесик же как с рекламного плаката. Но Витька все равно лучше — и не потому, что мой муж, — у него жизнь в глазах и движениях, у него характер светится, воля. А Олесь... Манекен в костюме, кукла говорящая!

Олесь ушел, сказав, что Люся ни за что не согласится, а он уж как-нибудь сам Ирине скажет...

Но тут Ирина нашла потрясающий вариант обмена — четырехкомнатная квартира. Одна большая комната, зал, в нее выходят две маленькие (это для Стасика и для Люси с Олесиком) и одна с отдельным входом — для Ирины. И Люся сдалась.

Наконец свершился переезд. На ящиках устроили стол — фрукты, торт (привезла Ирина), попили чаю, Ирина грохнула об пол фарфоровую чашку — на счастье, и мы с Виктором удалились.

Через несколько дней ко мне в библиотеку примчалась Ирина. Она опять пылала. Но уже праведным гневом. Оказалось, что Люся — деревенщина, ничего не понимает в интерьере, не знает, как обставлять детскую, и они чуть не поцарапали друг друга, как кошки, из-за какой-то полочки, которую Ирина хотела повесить в передней и расположить на ней свои маленькие кактусы, а Люся (Ирина никогда не опускалась до вульгарного: «Люська») полочку собиралась вывесить в гостиной, на видном месте, и угнездить на нее индийскую вазочку!

— Ты представляешь? — выдохнула мне в лицо Ирина струю дыма. — Черная пластмасса в гостиной и на ней вазочка, а уникальные кактусы на подоконнике у меня в комнате. Я же хочу, как лучше, как эстетичнее, ведь ребенок должен воспитываться прежде всего дома, в семье! Это начало начал!