– Елена Афанасьевна... А как фамилия?

– А Верхотурова, – ответила мать-героиня.

– Как?! Лена Верхотурова? Не может быть! Не может быть – и это так.

Фотопортрет я делал для экзамена во ВГИК. Лене он тоже был нужен, чтобы комиссия могла увидеть, фотогенична ли Верхотурова.

– Портрет на тему: девичье лицо, который вами экспонирован, – сказал скрипучим голосом профессор Боханов в своей обычной замедленной манере говорить, в которой сразу трудно было разобраться: старик любил эффекты и всегда рассчитывал на то, что сразу можно было и не уловить, какой финал последует за вводным предложением – хвала или разнос. И глазами Боханов владел умело: в них нельзя было прочитать хоть намек на оценку. – Портрет этот удался. Это хорошо. Вам – плюс.

Верхотурова была красива. Очень. И, глядя на ее глазищи, можно было даже и не заметить недостатки фото. В конце концов в портрете главное – лицо. Хотя со светом и композицией я тогда порядком помучился.

Сейчас ей было, наверное, за пятьдесят.

Девчонок – тех, кому «жить без кино, ну, просто нет сил, как лягу спать, так сразу вижу – я в кино», – таких девчонок было множество и в августе сорок второго года. Девчонки для экзамена по специальности «актер» учили отрывок из Островского. Один и тот же монолог. Вся сотня претенденток в кинозвезды, как будто сговорившись, зубрили Липочку. Наверно, самое простое объяснение – считать «Мечты Олимпиады» сильнейшим литературным потрясением душ и сердец десятиклассниц-выпускниц весны сорок второго года.

И Лена тоже готовилась читать из Островского.

И выходили на глаза комиссии поочередно все девяносто девять Липочек. Мечтали девяносто девять о шелках и кавалерах, мечтали шепотом и криком, заламывая руки или неподвижно, кокетливо и скромно, конфузливо и нагло, застенчиво и откровенно – мечтали, чтоб их заметили и приняли во ВГИК. Им так хотелось превратиться в Лидочку Смирнову или Люсю Целиковскую...

– Ну-с, что мы можем петь?

О-о! Петь они могли. «Землянку», «Марсельезу», «Хас-Булата» и цыганские романсы...

– Ну, хорошо. Что можем мы играть?

– Как – на рояле? Или сценку?

– Ну, как умеете.

Играли заданные сценки, актерски примитивные этюды: шили воображаемые платья воображаемыми иголками, ели воображаемый хлеб за воображаемым столом и у воображаемых столбов с воображаемыми часами ждали воображаемых любимых...

Перед тем как секретарь комиссии провозгласила: «Верхотурова! Прошу войти!» – за пять минут до этого мгновения Елене Верхотуровой подали телеграмму – чернильные зеленые слова, написанные от руки на грязновато-сером бланке: «Ваш брат, полковник Дмитрий Афанасьевич Верхотуров, погиб в бою... Пал смертью храбрых... Разделяем скорбь... Клянемся отомстить...» И подписи. Много подписей.

И вот в сухой и теплой Алма-Ате, стуча зубами как от жесточайшего мороза, Лена читала монолог Липочки и пыталась исполнить этюд: «Я рву красивые цветы».

Ее не приняли. Сказали: полное отсутствие актерских данных. Мы просили председателя комиссии прослушать Лену еще хоть разок. И показали ему похоронную. Верхотурову прослушали опять. И снова сказали: не отвечает даже минимальным требованиям.

Все успокаивали Лену. А она не была взволнована. Стояла апатично, говорила мало и не реагировала ни на что.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.