Во ВГИКе Елена больше не появлялась. Ушла работать в госпиталь, а вскоре исчезла из Алма-Аты. Сказали, что она уехала на фронт.

Мне кажется, что под Корсунь-Шевченковским, в метельной снегопадной тьме, среди солярной вони двигателей танков и запаха нагретой выстрелами краски на стволах орудий, среди бинтов, задубеневших кровью, в микроклимате удушливого трупного гниения я видел женщину-санинструктора, которая была Еленой Верхотуровой...

Вы можете сказать: не сочиняй жестокого романса!

Не сочиняю, чувствительный романс – не мой любимый жанр.

Вы можете спросить меня: «А что же ты, чудило, с нею и не поговорил? И не остановился? »

Э-эх, если бы все зависело от нас...

Это возможно только в операх, когда спешит куда-нибудь вслед за сюжетом тенор или баритон, но неожиданно встречает нежное сопрано и долго с ним дуэтирует – вдали от этого сюжета и позабывши, казалось, его. В жизни сюжеты пожелезней будут.

Была ли Лена на Украине в феврале сорок четвертого – теперь уже ее не спросишь...

Я ей обязан всем – не преувеличиваю. К приемному экзамену дела мои с работами по фотокомпозиции сложились, деликатно говоря, не очень складно: работ было мало, а тут еще мешали процедуры в госпитале. И вот за день до главного экзамена я увидел Лену и решил снять именно ее. Ходил за ней, как тень, но попросить стеснялся. Когда же ей подали телеграмму от офицеров танковой дивизии, будто кто-то крикнул мне: «Снимай яге!»

Она читала телеграмму снова и снова, не понимая текста, не принимая, отвергая сообщение: УБИТ! СГОРЕЛ! ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ!

Я продолжал снимать. Не утешал ее, а экспонировал светочувствительный материал...

Все эти секунды я не думал про любовь... Сделал тридцать шесть кадров горя и сорвал «отлично» на экзамене.

Профессор Боханов сказал скрипучим голосом: «Все это, знаете, тягостные мотивы...»

Желябужский, тоже профессор, возразил: «А что, Иван друг Александрович, вы разве целый день поете «Легко на сердце»?..»

Из домика Елены Афанасьевны несли тяжелый красный гроб. Я кинулся достать цветы. Какие там цветы – район-то новостроек. Цветочный магазин – не первая необходимость. Тогда я бросился в сиреневую чащу. Я рвал, ломал сырые и пружинистые стволы и ветки. Собака не обращала на меня внимания: ее дом не трогали.

Нарвал букет коричневой, давно уже отцветшей сирени и, положив его туда, взял камеру и начал съемку – в кинолетопись.

Вздыхала и стонала музыка Шопена. Всепроникающие звуки. Они звенели здесь, у дома, который жизнь покинула совсем, где закрыли дверь, притворили ставни, потом по улице оставили свой след, пришли на кладбище.

Музыка замолчала – стали говорить речи. Седые музыканты были скорбны.

Когда в яму бросали землю, оркестр вновь загремел. Когда же ровняли желтый холмик над Леной Верхотуровой, двенадцать инструментов маленького оркестра вздохнули последний раз, тяжело и безысходно.

Потом на холмике укрепили ее портрет. Мой портрет. Самый лучший, который мне когда-либо удавалось сделать.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.