Фамильная реликвия

– Году в пятом, что ли, родилась...

– А фамилия?

– Ее и была фамилия. Тетки Машина. Каренина, значит. Та-ак. И вроде не так уж и сурова эта суровая женщина. И

на вопросы отвечает точно, хоть и не любит распространенные предложения.

– Почему она сожгла фотографии? Боялась кого-нибудь?

– Кого бояться-то? После войны звон, сколько лет она у меня жила. И все сама с собой, оттого и повредилась. Пока шить могла, бабы захаживали. Той – то, этой – это. Потом уж никто не бывал.

– Письмо она отправила?

– Я и в ящик опускала. В апреле было, помню. Постучала она в стенку, снеси, говорит, Анна. Ноги у нее не действовали. Ну, я и бросила.

– Кому письмо, не помните?

– А никому. В музей...

Говорят, есть искусство задавать вопросы. Спорить не буду, но разговор с племянницей Карениной показал мне и еще кое-что. Должно пройти время, необходимое для того, чтобы созрела база для вопросов.

В фойе театра было тихо, пустынно и сумрачно. Я остановился в раздумье. Мне нужна была Валя Цыбина, но ее кабинетик на втором этаже был заперт. Руководство тоже отсутствовало.

Мы с женой редко ходим в театр. Последний раз были здесь зимой. С тех пор я заходил в театр лишь по служебным делам и в фойе не заглядывал – все разговоры велись в кабинетах на втором этаже. Сегодня мне пришлось спуститься в фойе.

Еще входя сюда, я подумал, что тут произошли какие-то перемены.

Когда глаза привыкли к полумраку, я понял, какие именно: помещение готовили к ремонту, и со стен были сняты портреты актеров.

И лишь Йотом пришло воспоминание. Я вспомнил то, что тревожило меня уже давно, что не давалось, пряталось в подсознании, а теперь вдруг выплеснулось.

Конечно, я добрался бы до портрета этой актрисы и без воспоминаний. Но с ними было как-то приятнее. Все-таки сам, все-таки догадался, хоть на двадцать минут, но опередил события. Примерно так выразился я тогда, когда пришла Валя Цыбина. Искомый портрет уже был извлечен на свет, и я смотрел на ту, которая когда-то здесь играла Дездемону, на ту, которую так не любила Тамара Михайловна, на ту, которая была так похожа на княгиню Улусову. Я видел ее на афишах в доме Казаковых, на афишах и на фотографиях. Но на тех арото она была в гриме и в костюмах прошлых эпох. Там я ее не узнал. На этом портрете она была сама собой...

На втором году замужества за князем Улусовым, когда ей не исполнилось еще и двадцати лет, княгиня встретилась с заозерским дворянином Алексеем Аркадьевичем Васильевым. С этого момента и пошел отсчет. Впрочем, нет. Все началось несколько раньше: в тот день, вероятно, когда Алексею Аркадьеву сыну пришло в голову заняться установлением личности творца фресок, которыми любуются ныне посетители нашего краеведческого музея.

Подробности погребены во времени. Но мы с Наумовым уверены, что все произошло именно так. Мы с двух сторон шли к истине, мы подняли те документы, которые возможно было поднять, а там, где это было невозможно сделать, в ход пускалось воображение.

В общем-то это была тривиальная история, правда, подсвеченная романтикой поиска. Алексей Васильев был немного художником, немного чиновником и очень много – мечтателем. Чиновником он был по необходимости, а мечтателем – по натуре.