Любовнее, чем на Руси, к хлебу, пожалуй, нигде не относились. Идет это из старины, издавна, передается от отца к сыну, от сына к внуку. И пусть мало кто из моих сверстников знал хоть какие-то ограничения в хлебе – уж чего-чего, а его-то на столе всегда было вдоволь, – уважение к хлебу живет в нас прочно. Потому что достаток его испокон веку был мерилом человеческого труда, потому что именно хлеб, когда не оставалось ничего другого, кормил людей в суровую годину. Хлеб, хлебушко... Плоть от плоти земли нашей и труда нашего.

У Галины Каржевич судьба сложилась так, что вся ее взрослая жизнь была связана с хлебом. Сначала она его растила, потом пекла. Да и из самых далеких детских воспоминаний хлеб был на первом месте.

– Мама пекла хлеб раз в неделю. Мы садились за стол всей семьей, и мой ломоть, как младшей из трех сестер, был вторым после отцовского. Есть хлеб полагалось, молча, и никто этого порядка не нарушал. Не потому, что мы жили плохо, голодно (колхоз, в котором работали родители, а затем и мы, считался одним из самых крепких хозяйств района). Просто исстари в наших деревнях только что выпеченный хлеб считался лакомством, а сам процесс его «пробования» – почти ритуалом. За столом разрешалось говорить только отцу. Всякий раз, принимая из рук матери свежеиспеченный ломоть, отец произносил одну и ту же фразу: «А ну-ка, попробуем труда своего».

Какой же был тот хлеб? Если говорить о вкусе, то, прежде всего теплый – да, да, теплота тоже имеет свой вкус, чуть-чуть кисловатый – это от простокваши. И еще очень пышный – оттого, что взбивали опару руками и делали это нежно. Позже, работая на хлебозаводе, я часто сравнивала наш хлеб с домашним, все пыталась получить ту же пышность и ни с чем не сравнимый вкус тепла.

Конечно, ни с того ни с сего человек не решает вдруг стать хлебопеком. В выборе профессии всегда есть какие-то внутренние и внешние побуждения, пружины. Уважение к хлебу, как к продукту труда Человеческого, труда нелегкого и радостного, которое с детских лет Галя переняла от своих родителей, считаю я побуждением внутренним и главным. А то, что старшая сестра выучилась на хлебопека раньше нее, стала работать на втором минском хлебозаводе и с гордостью рассказывала об этом Галине, думается, причина внешняя. Соединение этих двух причин и позволило Гале сделать, на мой взгляд, единственно верный выбор профессии.

– Мама не хотела меня отпускать из дома, но я все-таки ее уговорила. К тому времени уже представляла, что такое печь хлеб: специально ездила в Минск посмотреть, как работает сестра. В общем, получила аттестат зрелости и поступила в ГПТУ № 47. Проучилась год, и мне присвоили квалификацию хлебопека III разряда. Было это в 1964 году. С тех пор я здесь – на хлебозаводе «Автомат».

Галина Каржевич печет хлеб уже двенадцать лет, и, наверное, именно поэтому она чаще всего вспоминает то, что так или иначе связано с хлебом.

Например, старую Лопахину, которая жила в соседней деревне. Во время оккупации она прятала у себя в подполе двух тяжелораненых красноармейцев. А есть было нечего, и Лопахина собирала кору с деревьев, толкла ее, перемешивала с овсяной мукой и добавляла мелко рубленной соломы. Из того, что получалось, пекла хлеб и кормила им красноармейцев. Через пару месяцев они поправились и ушли в лес к партизанам. А Лопахина весной сорок третьего умерла от истощения. Когда Галя Каржевич была пионеркой, она вместе с ребятами из класса ходила в ту деревню смотреть на дом, где жила Лопахина, спасшая от смерти двух солдат. И видела ступку, в которой она толкла кору.

У завода, где работает Каржевич, тоже есть военное прошлое. Галя знает о нем от других, знает достаточно хорошо, чтобы никогда не забывать.

Сразу после оккупации Минска хлебозавод «Автомат» был взят под особый контроль гитлеровским командованием. Немецким солдатам нужен был хлеб, много хлеба. Но сколько бы полицаев ни дежурило круглосуточно возле горячих печей, они то и дело выходили из строя. Только одна работала постоянно, потому что часть хлеба, который в ней выпекался, рабочие завода ухитрялись переправлять белорусским партизанам. Зато на следующий день после освобождения города советскими войсками хлебозавод дал рекордную по тем временам выпечку хлеба. Все его печи работали безотказно.

И еще Каржевич знает о том, что произошло в 1943 году, во время оккупации в одной из деревень неподалеку от Минска. Знает еще со школы...

Гитлеровские каратели бросили несколько черствых буханок на дорогу и, дождавшись, когда голодные мальчишки соберутся возле хлеба, расстреляли их из автоматов. Расстреляли за то, что мальчишки хотели есть, за то, что их отцы дрались на фронте, за то, что эти мальчишки были хозяевами того хлеба, – ведь он вырос на их земле.

...В детстве я любил кормить хлебом старую колхозную лошадь, которую уже давно не запрягали. И меня никто не упрекал в том, что я делаю. Меня никто не упрекал в том, что я вытряхивал хлебные крошки из карманов прямо на землю. Было это после войны. Я не знал тогда, что в тяжелую военную пору хлебные крошки спасали от голода таких же мальчишек, как я.

Они ждали, когда кончится смена на хлебозаводе, и встречали рабочих на пустыре, метрах в ста от проходной. Дети, потерявшие родителей, оставшиеся без крова и хлеба. Они сидели на обгоревших бревнах и молча, смотрели на людей, выходивших из проходной хлебозавода. И рабочие, не выдерживая этих взглядов, вытаскивали из карманов небольшие кульки с хлебными крошками, которые были едва ли не единственной платой за их труд, и отдавали их голодным детям.

Через десять лет такие же вот хлебные крошки будут спокойно склевывать воробьи, и никому в голову не придет их отгонять. Потому что в разные годы хлеб имел неодинаковую цену.

Тридцать один год назад кончилась война. Уже ушли с завода последние из тех людей, что трудились на нем в то время и помогали своим хлебом бить врага. Хлеб воевал в белорусских лесах и на передовой. Воевал с послевоенной разрухой – тогда его тоже было не густо. И побеждал.

Это ничего, что те люди сейчас не стоят возле печей. Их рабочие места заняли другие. Да и хлеб теперь другой – из чистой муки, без всяких примесей. Но память о том, военном хлебе осталась и о людях, его делавших, тоже. Для Галины Каржевич и ее подруг было делом чести научиться печь хлеб так, как это умеют их старшие товарищи.

Машинист, пекарь, тестовод, укладчик, контролер смены, технолог участка – такова рабочая одиссея Галины Каржевич, прежде чем она стала мастером-пекарем, то есть бригадиром смены. Теперь она отвечала за работу почти тридцати человек, отвечала за каждый килограмм хлеба из сорока тонн, выпекаемых бригадой за смену. Как-то я спросил Галину, не испугала ли ее ответственность, которую она приняла на себя в двадцать четыре года.

– Сложный вопрос. Я ведь согласилась занять должность бригадира не сразу. Понимала, что придется не просто руководить, но и учить людей, многие из которых старше меня, требовать с них, решать не только вопросы производственного, но и этического порядка. С неделю раздумывала: соглашаться или нет? В то время я училась в техникуме и рассудила в конце концов так: закончу – тогда посмотрим. В общем, уже хотела было отказаться, но неожиданно пригласил меня наш директор Егор Тихонович Кошев и спрашивает:

– Испугалась?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.