Фамильная реликвия

Я заговорил с ним о Бакуеве. Это тоже показалось ему странным. И, рассказывая мне о незадачливом искателе, Сикорский вдруг что-то заподозрил.

Его подозрения усилились, когда, случайно увидев меня поздно вечером возвращавшимся от Вали Цыбиной, он понял, откуда я шел. Случайно. А может, в этой случайности была некая закономерность. Потому что наши дорожки пересекались все чаще.

Портрет княгини хранился в запаснике. Но посвящать в свои дела Веронику Семеновну было нельзя.

В его сейфе еще со времен Ребрикова лежали какие-то ключи. Один из них подошел к двери запасника. Все остальное проделать было легко.

На портрете княгини стояли инициалы «А. В.». Сикорский пришел в ужас. Повинуясь первому побуждению, он сколупнул краску с уголка портрета. Бакуевскую папку он взял с собой.

«Мне не надо было брать эту проклятую папку, – писал он. – Но я хотел окончательно убедиться, что мы наткнулись на княгинин клад. Я убедился в этом. Я стал понимать, что вы, Зыкин, приглядываетесь ко мне. Вторая моя ошибка – возврат папки на место. Мне казалось, что я обеляю себя. Когда же я увидел вас стоящим в раздумье у церковной ограды, я сообразил, что проиграл. Я всегда опаздывал, Зыкин. Я опоздал убить вас. И, пожалуй, только об этом и жалею. Теперь вы стоите перед моим трупом. Смотрите на него, любуйтесь...»

– Вот сволочь, – пробормотал Лаврухин, бросая письмо на стол.

– Кто бы мог подумать...

Сикорский повесился в кухне на веревке, укрепленной на газовой трубе.

На столе стояли две бутылки из-под водки. Бурмистров листал альбом. Петя Саватеев вертел в руках болт, пытаясь, вероятно, умозрительно постичь его назначение.

– Мне не следовало заговаривать с ним о письмах, – сказал я.

– Чушь все это, Зыкин, – убежденно возразил Лаврухин. – Он еще вон, когда понял, что влип. На него твоя физиономия действовала... Ты вот лучше скажи, где письмо Карениной?

– Потеряли, наверное, – откликнулся Бурмистров. – Астахов этот был безалаберным субъектом. Ну, что же, будем изымать?

Через два дня Наумов уезжал домой.

– Почему вы обрадовались, когда услышали о пропаже бакуевских бумаг? – спросил я.

Он смутился, потом признался, что просто ему было противно видеть мрачную физиономию Сикорского. Наумов сказал, что этот человек всегда был ему антипатичен. И Лире тоже. Что-то в нем не нравилось им, но что – они не понимали.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал я, – и все-таки мне надо было задать этот вопрос тогда же.

– Тогда я вам на него ответил бы иначе.

Вот как. Если бы Валя Цыбина в день нашей первой встречи назвала имя Вити Лютикова, то он сейчас был бы жив. Она не захотела.

Перед самым отъездом Наумова мы зашли с ним в музей, чтобы еще раз взглянуть на фрески. Клад был извлечен. Коллекцию луноликих красавиц с газелями, печальные глаза которых напоминали глаза княгини Улусовой, Алеша Васильев замуровал в основание печного борова. Тайник был устроен капитально и хитроумно. Нужно было снять верхнюю вьюшку, затем разобрать часть кладки внутри борова. Под кирпичами лежала железная плита с отверстием посредине. В это отверстие завинчивался болт и превращался в своеобразную ручку. Плиту, таким образом, было легко поднять, и под ней открывался тайник.