За что мы любим того или иного актера – не всегда так уж легко объяснить. Толстой говорил: сколько сердец, столько родов любви. А тут вдруг тысячи, сотни тысяч, даже миллионы становятся слитны в своем пристрастии. Правда, это любовь к искусству, но ведь олицетворенному в фигуре того или иного кумира, которому пишут письма, дарят цветы, ожидают на улицах (а иногда даже и в подъезде, увы, быть кинокумиром – дело весьма хлопотное!). Кино – искусство особенно капризное, прихотливо следующее за модой, никто не знает, на кого сегодня упадет луч фортуны, кого она вознесет, мимо кого промчится, даже не оглянувшись. Кино – это еще и лица, лица, калейдоскоп лиц, сегодня они красивы, завтра уже кажутся нам архаичными, тусклыми, мы не можем понять, почему наши дедушки любили Рамона Наварро или Теду Бара, нам они кажутся утрированными, невыносимо слащавыми. А могли те, кто был без ума от Греты Гарбо, на минутку представить себе, что кино явит нам как образец нечесаную Брижитт Бардо, мальчишку в юбке, гадкого утенка?

Лица, лица и лица...

Николай Еременко дерзнул сыграть Сореля в спектакле «Красное и черное», а вернее сказать, ему дерзнул доверить Сергей Герасимов труднейшую идо сих пор во многом загадочную, противоречивую роль, толкуемую так и сяк в десятках и сотнях литературоведческих томов. Он доверил ее сначала дипломнику ВГИКа, выпускнику его мастерской, но это – одно. Доверить же такую роль на публике, на широкой аудитории (а она в Театре-студии киноактера весьма обширна) – это уже совсем другое дело.

Сразу можно сказать, чего в герое Еременко не было, не хватало, ощутимо недоставало. Не хватало зрелости, аристократизма (но ведь Сорель – плебей по рождению!) или даже скорее некой предуведомленной изысканности, не хватало мудрости, быть может, сложности и, конечно же, глубины.

Вот так так! Это все «не», «не». А что же «да»?

Как ни странно, это «да» было, и оно даже побеждало, оно превалировало, делая во многом еще ученическую работу молодого актера любопытным явлением.

Это любопытство оказалось в личности самого актера, в его непредубежденности в работе над классикой, в том, что он верил и хотел убедить своего зрителя: Стендаль – сегодняшний автор, взгляд его на человека протяжен во времени и пространстве. Роман его – размышление вообще о молодом человеке, вступающем в жизнь, о вершинах и безднах, его ждущих или подстерегающих.

Еременко играл в спектакле абсолютно нынешнего героя – и здесь, на пути актерского успеха, был и явный полемический перехлест. Потому он был так предельно искренен, так яростен и неистов в утверждении себя, своего «я». Но потому же ему явно не хватало опыта и мастерства, разнообразия красок там, где он переходил к Сорелю, уже горько зрелому, в котором так туго все сплелось и перемешалось – честолюбие, вызов, стремление мстить обществу, но и быть возвышенным в нем, – что трагический узел этот смогла разрубить только смерть. Потому лучшие в спектакле и в исполнении Еременко – первые сцены, а финальные, которые, казалось бы, такой драматический простор открывают актеру, – явно однообразные, как бы на холостом ходу.

Так вот тесно сошлись, сбились в одной роли и даже обернулись достоинствами недостатки и недостатки же – достоинствами.

...И вот через несколько уже лет мы увидели телефильм «Красное и черное». Экранизируя роман для телевидения, Герасимов мог выбрать на главные роли и других актеров (кстати, они неплохо играют в Театре-студии киноактера), он, однако, сохранил тот же студенческий состав, и в этом, очевидно, был его замысел. Он захотел, чтобы молодых героев Стендаля играли нынешние молодые люди. Он захотел подчеркнуть преемственность, эстафету молодости и дать своим актерам возможность передать то, что им видится сегодня близким и важным в стендалевских страстях.

Итак, мы снова вернулись к главной фигуре этого экранного повествования, к которой сходятся все нити и все концепции, – к фигуре Жюльена Сореля в исполнении Николая Еременко. О, он претерпел весьма немалые изменения за те несколько лет, что отделили спектакль от фильма. Эти изменения далеко не всех и не сразу устроят – он утратил мальчишескую угловатость и стал мужчиной. Работа Еременко – это, пожалуй, именно не сопереживание, а размышление над Стендалем. В актере нет взрывов чувства, которое когда-то в спектакле бросало его от одной страсти к другой – казалось, он умирал и возрождался с каждой новой любовью. А последние сцены и последние монологи Сореля

становятся самыми сильными в эпопее стендалевского героя, так, как ее играет Еременко. Они становятся завершающим аккордом, то есть эволюция героя, внутреннее накопление в нем протеста идут как раз по естественной линии романа. И здесь безусловная победа молодого актера, которой не было, по сути, в спектакле Театра-студии киноактера, где он играл порыв, искренность, упрямство, но отнюдь не зрелость размышления.

Теперь она пришла. Исполнение молодым актером труднейшей классической роли кажется многим излишне сдержанным, но это результат борьбы с самим собой, с первыми опытами в постижении Жюльена Сореля. Эта сдержанность многоречива, наполненна – в ней нет высокомерия, но постоянная, обостренная готовность, как готовность зверя к прыжку.

Поразительно, как меняется актер на протяжении фильма! И когда мы видим его идущим на казнь – это уже совсем другой человек, в нем есть та выстраданная зрелость, которая дается не года-ми, но испытаниями.

Быть может, актеру не хватает разнообразия красок, нюансировки, перепадов настроения. Мы видим в нем «одну, но пламенную страсть», которая для Сореля олицетворена в имени его кумира – великого плебея, сумевшего взойти на олимпийские вершины и попрать аристократические орды,, – в имени Бонапарта.

Но время Бонапартов ушло. Сорель опоздал родиться. Его Ватерлоо настигло его в тюремной . камере, и в нем не было ни опьянения битвой, ни звуков полковых труб, ни реющих штандартов, ни даже горького сознания, что все сделано для победы...

Творческая биография Николая Еременко пока что складывается удачливо, быть может, даже слишком – в том смысле, что его много снимают. Не секрет, что подобная актерская удачливость порой оборачивается лишь жаждой самоутверждения. То есть определенным пренебрежением к таким понятиям, как «профессия», «мастерство». В одном из интервью Еременко, уже довольно-таки популярный актер, жаловался даже, что вот, мол, снимают его много, но не всегда режиссеры так с ним работают, как Сергей Герасимов. Признаться, интервью это, быть может, и верное в основе, произвело не самое приятное впечатление: а как надо работать с Еременко?

Пожалуй, трудно найти у нас другого такого молодого актера, в биографии которого так. соседствовали бы явные удачи с явными же и очень обидными, принципиальными неудачами. .

В новогодней (1979 года) телепрограмме, когда, кажется, с удовольствием и с весьма малой требовательностью смотрим по телевизору все подряд, мы встретились с новым героем Николая Еременко в экранизации Д. Б. Пристли «31 июня». Был это не то мюзикл, не то фантастический гротеск – одним словом, нечто такое, в чем смысла не ищи. Ну что ж, и такой легкий жанр необходим молодому актеру, жанр с танцами и песнями, требующий пластичности, органичности, естественности в ситуациях, порой самых неестественных.

Так вот, если говорить о естественности, то Еременко был здесь более на высоте, чем даже можно себе представить – простой и ясный равно как в веке двадцать с чем-то, так и в древности седой. Камера легко и непринужденно, под бодрую современную музыку перебрасывала его из одного столетия в другое, из будущего в прошлое – и он, художник, ищущий лик средневековой принцессы, был то ироничен, то скептичен, то романтичен – и все вполне на градусе естественности. Правда, как-то не верилось ни в любовь, ни в творческую одержимость; но ведь это мюзикл в конце концов, это не всерьез!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.