Два дня в Зангезуре

— Понимаешь, надо просматривать явления. Конечно, это эффектно, когда и работаешь и учишься. Но это все не так просто, если говорить об этом серьезно. Не кажется ли вам, что идеальный герой в литературе получается быстрее, чем на самом деле? Наверно, потому что на бумаге все поддается схеме значительно легче. Недавно я прочел о трудовом героизме одного молодого работника. Он вызывал восхищение своей целеустремленностью. Но я инженер, и я не мог не заметить, что его героизм был вызван плохой организацией труда. Была бы лучше организация труда — была бы менее эффектна его деятельность. Зато более рентабельна. Для кого хуже? Для писателя и читателя. А для производства?

Я слушал его с удовольствием. Эти молодые инженеры, живущие в труднодоступных местах, сталкиваются с самыми точными подробностями жизни и становятся реалистами, как сама природа, не признающая схемы. Я спросил:

— А чего вы хотите от жизни?

Он сказал:

— Если речь идет о производстве, — реальности. Инженер не должен подвергаться суете. У него должна быть своя марка, свое слово. Честность, понимаешь? Надо думать над тем, что делаешь. Свободно размышлять. У нас здесь особые условия: горное давление, грунтовые воды, геология, — но в том-то и штука, что в природе нет особых условий. Все условия — особые и не особые. Нужно знать или хотя бы стараться знать, с чем сталкиваешься, и поступать по совести. Ну, а если речь идет не о производстве, — не знаю. Я не специалист. Но думаю, что хотел бы того же самого.

Серьезный человек с веселыми глазами, книголюб и рыбак, начальник участка, говорил о высокой целесообразности законов природы, законах технологии, и я подумал, что пушкинское «служенье муз не терпит суеты» относится не только к поэзии...

Наш самолетный сосед встретился возле лебедки. Он был голый по пояс, но в беретике. Он весело кивнул нам, как старый знакомый, и повернулся к работе, сверкая коричневой независимой спиной. Людей было мало, и все они шли по делу. Из тоннеля тянулся стойкий таинственный запах преисподней. Гремел на скале бетонный завод, электровозы втягивали в тоннель вагонетки, и надписи относились только к работе.

За небольшим перевалом в поселке строили высокие дома, по улицам ходили парни из второй смены — степенные и нарядные, как женихи. Они и в самом деле были женихами, ждавшими невест. Один из них ждал даже жену. Женщины встречались редко.

Но по поселку все-таки бегали дети, которые всегда почему-то появляются на свет, обходя статистические предположения. Среди них прыгала девчонка поразительной красоты. О ней можно было сказать: каких чудес на свете не бывает! Ко Саня нашелся и здесь.

— Это дружба народов, перешедшая в любовь, — сказал он. — Мама ее из России, а папа — зангезурец.

Мы пробирались к развалинам Тетевского монастыря — выдающегося произведения зодчества. Говорят, мастер достраивал монастырскую башню, окруженный захватчиками, которые толклись на этой земле, вероятно, больше, чем где бы то ни было. Конечно, они хотели его убить, но высокая сила искусства была сильнее их желаний. Башня росла, и когда был воздвигнут крест, мастер воскликнул:

— Тетев! Окрыли!

В те далекие времена христианский бог еще располагал некоторым запасом чудес и не замедлил откликнуться. Мастер взмыл над разъяренными захватчиками, оставив каменный обелиск в назидание потомкам, которые без особой благодарности пишут свои великие имена на древних камнях. Огромные улитки ползают по древнему туфу, и парят орлы — свидетели вечности.

На памяти одинокого сторожа храм разрушило землетрясение.

— В тридцать первом году. Двадцать седьмого апреля, в девять часов вечера.

Но как все-таки строили! Храм остался цел во всю высоту, и только отвалилась одна боковая часть. Мы осматривали развалины, над нами висел каменный свод, а котором обнажались глиняные резонаторы. Можно было бормотать, шептать, и голос усиливался настолько, что просто не мог не быть услышанным богом.

Бегали ящерицы, пробивались в расщелинах кусты, и голубела внизу кудрявая и каменная Зангезурская долина. Она была глубокой, как история, и успокаивала величавой простотой. Здесь было все: и «суета сует», и «не жалею, не зову, не плачу», и сладкая тревога, которую просто необходимо почувствовать хоть раз в жизни.

Развалины древнего университета, в котором читали Аристотеля, уже не давали возможности представить себе писцов и ученых. Но их труд остался, он не погиб, как не погибает память, камни и мысли.

Ах, Зангезур, Зангезур! Как жаль тех, кто о нем ничего не ведает. А может быть, и правда, что великий волшебник Грин составил из звуков его названия свой сказочный Зурбаган?..

Издавна было замечено, что природа не терпит излишеств. Она очень целесообразна и даже щепетильна. Она никогда не роскошествует. И если на свете встречаются пышные уголки природы с немыслимыми растениями, то существуют они вовсе не затем, чтобы удивить воображение какой-нибудь неоформившейся души, а только потому, что в данном месте хватает жизненных соков, чтобы питать эту роскошь, не терпя убытков, а, наоборот, получая прибыль.