На одном из вечеров в Центральном Доме литераторов я послал записку в президиум и попросил слова. Рассказал о своей немудреной истории, о картотеке и... был встречен овацией. Появилась возможность выступать на встречах, вечерах, не опасаясь окрика сверху.

В июле 1987 года написал статью об уничтожении архивов Верховного суда СССР (был тому свидетелем: сам, как техник-исполнитель, принимал участие). Ни «Известия», ни «Литературная газета», куда я обращался, не сочли возможным опубликовать «жареный» материал. Тогда я отдал статью в бюллетень «Гласность». Там она и появилась в августе 1987 года. (Мне неприятно описывать последующие за этим вызовы в КГБ, беседы ни о чем, ни о ком, а так — «для информации из первых рук».) Скажу, что результатом этой публикации явился незаконный взлом квартиры 7 сентября, где я жил, и похищение ряда книг 20 — 30-х годов издания, части картотеки и абсолютно всех (150!) книжек, заведенных мною по ходу работы в Особом архиве Верховного суда.

Я написал два письма на имя тогдашнего председателя КГБВ. М. Чебрикова с просьбой разобраться, что же произошло. Ответа не получил...

Тем временем Председатель Верховного суда СССР В. И. Теребилов распространял обо мне информацию: дескать, меня выгнали из архива за воровство совершенно секретных дел, передачу их на Запад. За это якобы я получил от западных «покупателей» наркотики и валюту. Так он заявил испанским парламентариям во время своего визита в Испанию, когда всплыл вопрос обо мне и моей картотеке. Мне передали текст испанской газеты «Эль Пайс» с полным изложением ответов Теребилова. Можно представить мое возмущение! Я стал ждать подходящего случая, чтобы опровергнуть эти измышления. Случай представился в декабре, опять же в ЦДЛ, писатели пригласили Теребилова с целью узнать о работе Верховного суда по реабилитации советских граждан.

Все шло своим чередом: вопросы, гладкие ответы и вдруг... Я услышал вопрос одного литератора о моей судьбе. Заминка... И Теребилов слово в слово повторил то, что сказал в Испании. Молчать я не мог... Меня выводили из зала, многие были шокированы... (Больше всех кричал на меня А. Борин из «Литературной газеты». Называл сопляком, мальчишкой, лгуном... Да, Александр Константинович, все так и было. Только Теребилов нынче на персональной пенсии.)

...И еще полгода неизвестности. Ни доказать не могут, ни опровергнуть не хотят. Зато в редакциях, которые я обошел (например, в «Собеседнике»), мне довольно ясно дали понять о гневе и недовольстве мной «больших людей». Вот так это и висело на мне полгода. Но я не сдавался, опровергал, как мог, небылицы, взывая к логике, к здравомыслию. Ведь если бы действительно было то. о чем вещал Теребилов, меня бы сразу арестовали. Тут никакая перестройка не спасет. Самые понимающие и сочувствующие советовали повременить.

Завесу молчания прорвала передача «Взгляд» в июне 1988 года.

...Часто думаю о том, что моя деятельность, моя работа по сбору данных о репрессированных соотечественниках была бы совсем не нужна, если бы в один прекрасный день распахнулись двери архивов. Надежда, что это когда-нибудь случится, не покидает меня. И тогда никому не придется работать, как мне, чувствуя себя при этом то разведчиком, то шпионом, то похитителем. Но несмотря на многочисленные обращения, требования общественности, раздающиеся и с высоких трибун, и со страниц газет, журналов, до сих пор многие архивы наглухо закрыты. Удивительнее всего, непонятней всего то, что по-прежнему не сняты грифы секретности с реабилитационных дел, то есть с оправдательных документов. Два с половиной миллиона дел Особого архива Верховного суда и Военной коллегии, как и прежде, за семью печатями.

Люди хотят знать правду. Не закамуфлированную под выдуманные диагнозы убиенных, под отписки военных трибуналов и судов. Люди хотят и должны иметь право взять в руки «дело» своего отца, мужа, брата. Им — родным — важны подробности их гибели. Для них не все равно, в чем обвинялись родственники, как они держались на допросах, как удалось их сломить, кто написал донос, в каких лагерях они сидели, как, наконец, закончили свой путь на бренной земле...

Мы до сих пор не знаем мест погребения Николая Вавилова, Осипа Мандельштама. А сколько «простых» Ивановых, Петровых, Сидоровых... Но, слава богу, есть люди, для которых память о корнях и истоках — не только своих! — свята. Слава богу, не у всех из нас «вместо сердца — пламенный мотор», как того хотелось Сталину и его приспешникам.

Недавно мне исполнилось двадцать пять... Были поздравления, пожелания на будущее. Потом все разошлись, и я остался один. Задумался, как прожил эти годы, что успел сделать. Средняя школа, служба в армии, два исключения из Историко-архивного института, смена — не по своей воле — девяти мест работы. И еще — 150 000 карточек на репрессированных в годы культа личности Сталина. Пока все...

P. S. А работа с картотекой продолжается. И продолжаются все те же чиновничьи запретительные уловки — ведь, по сути, архивы, как и прежде, не доступны. А если и дают заглянуть хотя бы «одним глазком», то лишь после долгих мытарств по инстанциям. То, что известно сегодня всему зарубежью (размах и патологическая жестокость репрессий), упорно прячется от нашего народа. Но вспомним солженицынское: «Слово правды мир перетянет...»

Предлагаю: те из читателей «Смены», кто хочет помочь, пусть заполнят небольшую анкету о судьбе репрессированных родных, близких, знакомых. Для чего это нужно? Во-первых, я готовлю для издательства «Юридическая литература» книгу; основа ее — картотека скорби. Необходимо всем нам как можно больше знать о безвинно осужденных и погибших. Во-вторых, вполне вероятно, что какие-либо данные об интересующем вас человеке есть у меня... Итак, анкета.

1. Фамилия

2. Имя

3. Отчество

4. Год рождения

5. Год смерти

6. Национальность

7. Партийность

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.