Допуск к правде

В архивохранилище секретных документов меня посадили за обычный двухтумбовый стол, присвоив категорию палеографа 2-й категории (специалист по письму): на «делах», принесенных из хранилища, ставил цифры валовой нумерации. Так продолжалось довольно долго, а я, простите за нескромность, был на редкость любознательным: улучив свободные минуты, в глубокой тайне от начальства, я пробирался в ветхое заветное архивохранилище, листал дела НКВД, судов, рассмотрения дел Военными трибуналами Военных округов... Вскоре стал делать выписки. Меня заметили, предупредили строго-настрого: в хранилище — ни ногой!

И «в наказание» перевели в соседнее — административно-контрольных и судебно-политических органов. Бывает же такое!

В этом архивохранилище я проработал до призыва в армию. (Перед этим поступил на вечернее отделение Московского историко-архивного института.) А в моей картотеке насчитывалось уже 20 000 карточек...

В армии я больше всего боялся... отупеть. И чтобы этого не произошло, записывал в тетради данные своих карточек по памяти. На втором году службы, ближе к «дембелю», начал писать роман (как мне тогда казалось) «Братья Кагановичи». Ребятам своего призыва читал отдельные главы, они хвалили, подбадривали: пиши, мол. Димка, дальше! Но нашелся среди них какой-то «сверхбдительный», донес. И моя рукопись оказалась у «особиста».

Разбирательство было тоскливым, заставляли отказаться от написанного («скажи, что писал по недомыслию»), грозили Военным трибуналом. Но и здесь, можно сказать, обошлось. Из армии привез несколько сотен новых карточек. Откуда? Это были выписки из книг, журналов, газет, которые брал в библиотеке воинской части.

После демобилизации на прежнюю работу не взяли.

И опять помог случай. Коллеги-архивисты посоветовали предложить свои услуги Архиву Верховного суда и Военной коллегии СССР. Со мной вежливо поговорили по телефону и назначили время собеседования. Начальник архива. майор, кадровый работник Военной коллегии, посмотрел мои документы, предложил заполнить анкеты, опросные листы на родственников — чтобы получить допуск к работе.

(Неужто по бумагам можно угадать, честен ли, профессионален, порядочен кандидат на должность?.. Два месяца ушло на оформление допуска...) Я и не надеялся, что получу его — хотя бы по «армейским» причинам. Но, к счастью, повороты судьбы непредсказуемы. Я был допущен!

Архив поразил меня. 2,5 миллиона дел, являющихся результатом работы ВК и ВС СССР, за более чем 60-летнюю историю. Такое количество документов «обрабатывало» всего 4 человека. Я среди них самый молодой. И это тоже было удачей: в случае необходимости в подвальное помещение отправляли именно меня... Сколько необходимо времени, чтобы по шифру отыскать нужную папку? Три минуты, пять? У меня на руке часы, все время контролировал себя, подгонял. Найдя то, за. чем посылали, принимался лихорадочно работать на «свою» картотеку. Выписывал фамилии репрессированных, их биографии, приговор, состав обвинения, имена судей. Все это переносилось в записные книжки, которые я носил в правом кармане, И так каждый день... Иной раз возвращаюсь наверх — майор-начальник: «Что-то ты долго искал». Да шифр, оправдываюсь, не мог найти... «Ориентироваться надо шустрее!» Знал бы он тогда, как «шустро» я ориентировался!

Не знаю, что это было — суеверие, интуиция или еще что-то, но все это время меня не покидало тревожное чувство: добром все это не кончится. В конце концов получилось как в известной песне: сколь веревочка ни вейся... Когда меня не было, заместитель начальника Архива Верховного суда 3. И. Шорина обыскала ящик моего письменного стола и извлекла оттуда записную книжку с пометками из дел Военной коллегии. Таким образом закончилась моя архивная «карьера». «По совокупности» меня отчислили со второго курса Историко-архивного института. Но и результат был — 100 000 карточек с данными о репрессированных, которые я собрал в архивах.

Меня иногда спрашивают: зачем нужно то, что я делаю? Ответ тут может быть такой: чтобы избежать страшных ошибок в будущем, надо как минимум знать их, изучить причины, их породившие. Казалось бы, прописная истина. Но вот невыгодно кому-то до сих пор наше «прозрение». Кому-то на руку то, что мы по-прежнему остаемся слепыми. Приходится иногда слышать и такое: не надо, мол. рассказывать людям про эти ужасы, пытки ни в чем не виновных людей, про ночные аресты, разбитые семьи, судьбы — страшно все это. Да, страшно. Очень страшно. И именно поэтому надо. Этот тяжкий путь мы все должны пройти. Путь очищения. И тогда не оборвется ниточка родства: от отца — к сыну, от деда — к внуку...

В моей картотеке — судьбы людей. Неприукрашенные. безжалостно надломленные...

...Антон Степанович Булин — партиец с дореволюционным стажем, армейский комиссар 2 ранга, заместитель начальника Политуправления Красной Армии. Был арестован в поезде, в 1937 году. Жена обивала пороги в надежде попасть на прием к Ворошилову — бесполезно, не принял Ворошилов. Как родственница «врага народа» она получила 8 лет. Антон Степанович в 38-м был расстрелян. Жив его сын, но об отце знает мало, очень мало.

...Григорию Ивановичу Кулику в 1940 году присвоили звание Маршала Советского Союза. Это было второе присвоение маршальских званий. Кавалерист, прошедший гражданскую войну. За финскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. В годы Великой Отечественной — командующий 54-й армии на Ленинградском фронте. После разгрома армии был разжалован в генерал-лейтенанты, до конца войны находился в резерве Ставки. В 1946 году — арест. Обвинение в подготовке террористического акта против Сталина. Приговорили к расстрелу, но поскольку в то время смертная казнь была отменена, «подождали» до введения: расстреляли в 1950 году. В 1957 году реабилитировали, восстановили в звании Маршала Советского Союза.

...В руководстве звеном троцкистско-зиновьевского заговора в комсомоле был обвинен первый секретарь Московского горкома комсомола Михаил Сидоров. В декабре 37-го поставлен к стенке, жене дали 5 лет. Реабилитировали посмертно в 1956 году.

И так на каждой карточке. Каждая из них как кирпичик в бесконечной стене скорби... Казалось бы, я, занимаясь репрессированными уже более 10 лет, ко всему должен был привыкнуть. Признаться, и привыкаешь... Но бывают такие случаи, когда просто не знаешь, куда деваться, как это понять.

...В 1943 году были арестованы саратовские школьники Сигизмунд Шварц, Гелий Павлов, Герман Куликов, Борис Анохин, Святослав Ильин. В чем же обвинили 12 — 13-летних мальчишек? В проведении антисоветских сборищ с критикой существующего строя. Особое совещание при НКВД 3 мая 1944 года приговорило мальчишек к срокам от 3 до 6 лет. Отсидели они от звонка до звонка, а реабилитированы были лишь в 1956 году...

Правда меняет людей... Заинтересовавшись судьбами репрессированных еще с мальчишеских лет, я не знал, как сложится моя жизнь, чем я буду заниматься. Но я хорошо знал, чем заниматься не буду. Имею в виду сверстников, которые порой до тридцати лет сидят на шее у родителей или «мучительно» ищут себя в пустопорожних разговорах. Более чем уверен: если бы кто-нибудь рассказал нынешним рокерам, панкам, «люберам» всю правду о тех страшных годах — при условии, что сделано это было бы квалифицированно, — многие бы задумались и о себе, и о времени, о народе нашем. У многих бы заполнился некий душевный вакуум...

Конец 1986 года.

Я — грузчик в типографии газеты «Известия». Работа в основном ночная, непривычная. В печати появляются первые робкие публикации о незаконно репрессированных во времена культа личности. В «Знамени» — «Новое назначение» А. Бека, люди начинают свободнее общаться между собою.