Хорошо помню своего первого наркомана. Он был подавлен, а я пылал терапевтическим нетерпением. «Ты, должно быть, несчастен?» — вырвался у меня идиотский вопрос. «Отстань от меня и займись своими делами», — ответил он. В тот момент я и подумал, что лечение наркоманов следует начинать со знакомства с их мышлением, реакциями, жаргоном, привычками.

Так начались пять лет постоянных неудач в больнице в Гарволине... Пациенты содержались в больнице несколько месяцев, выписывались, несколько недель воздерживались от наркотиков, а потом все начиналось сначала. Пробуя разорвать этот заколдованный круг, мы занимались групповой и индивидуальной терапией, создавали то полностью изолированные, то полуизолированные, то открытые палаты. Вели философские беседы, дискуссии по искусству и культуре, вместе ходили в кино и театры, слушали музыку.

Все напрасно!

Каждый из пристрастившихся к наркотикам знал, что в психиатрической больнице есть подпольный мир. И знал разные способы одурачивания медперсонала. Замкнутый больничный мир, определенный порядок взаимозависимости, основанный на разном статусе пациентов и работников клиники, создавал в подсознании больных образ сдерживающей системы, где самодисциплина и самоконтроль ни к чему. Следовало искать какие-то другие условия, которые бы заставили наркоманов проснуться от спячки и активно ставить перед собой достойные жизненные цели. Я начал мечтать о некоем доме, где они могли бы проявить свой заложенный от природы потенциал доброй воли и жизнедеятельности.

И тут поступило предложение — разместить часть пациентов в запущенной помещичьей усадьбе в девяти километрах от больницы. Весть о переезде мои подопечные встретили с энтузиазмом. Благодаря большому усердию и различным формам интеллектуальной деятельности они уже несколько месяцев воздерживались от употребления наркотиков.

15 октября 1978 года мы переехали.

Но к тяжелой работе по расчистке снега и ремонту поместья, к подъему в шесть утра ребята оказались не готовы. И снова все рухнуло. Почти с самого начала они стали принимать «порошок», одурачивая нас. Точно так же, как делали это в психиатрической больнице.

Тогда во время одного из сеансов психотерапии я резко и даже несколько театрально сказал: «Либо вы прекратите приток наркотиков сами, либо мы распрощаемся, и я закрою клинику». Пятерых тут же выгнал вон, вызвав ошарашенные возгласы оставшихся: «Вы выгоняете больных, нуждающихся в вашей помощи?!.» Да, я нарушил главный для любого медика принцип — стараться спасти каждого и любым способом. Но у меня не было выбора.

Вместе с оставшимися мы решили, что отныне в усадьбе в Глоскове не будет места нарушающим правила. Тот, кто начнет вновь принимать наркотики, будет изгнан ради спасения остальных.

Правда, те, кому велено было уйти, затем один за другим вернулись, умоляя их принять. Начался новый порочный круг — они постоянно уходили и возвращались. А раз можно вернуться, когда хочешь, — нет никакого стимула преодолевать свои дурные наклонности.

Тогда мы ввели уточнение — начать лечение в центре можно только один раз. Мы вместе будем переживать все хорошее и плохое, но только однажды начав — и до положительного результата.

И в университете, и в неврологической клинике меня учили быть мягким и снисходительным. Но, оказывается, в общении с наркоманами просто необходимы настоящий гнев и даже агрессивность. Подделку под истинные чувства они обнаруживают немедленно. Только страстью и усердием можно выиграть этот «матч». Теплые чувства и уговоры успеха не имеют. И если накал моих эмоций падает — им делается скучно.

Доведя своих пациентов до предела напряжения, я уже могу приказать им что угодно. И они это выполнят, даже не спрашивая зачем. Усвоив, что я честен и действительно хочу их вылечить, они уже почти идентифицируют себя со мной.

Но дай только наркоману власть — он будет более жестким, чем я. Подавляющему большинству новичков они говорили бы: «Ты не подходишь для лечения, так как не вписываешься в нашу систему». И ни минуты бы не колебались.

Когда я начал работать с наркоманами, занимался такими вещами, как интервью, тесты, анкеты. Но быстро отказался от этого «чистого искусства». Если бы я с первого разговора начал копаться в прошлой жизни этих ребят, не смог бы их воспринимать такими, какие они есть, потерял бы шанс полюбить их и помочь. Поэтому я вообще не читаю историй болезни.

Поначалу было очень трудно. Создавая первый такой центр в Польше, мы шли дорогой первопроходцев.

Поместье было запущенным. Все ремонтные работы приходилось выполнять самим. Но ребята смогли делать очень многое, даже красивые деревянные скульптуры. Они установили контакт с мебельной фабрикой в Вышкове и меблировали все комнаты с большим вкусом. Постепенно установился определенный режим дня, режим работы в поле и в свинарнике. Они стали получать удовольствие от обычных каждодневных занятий. Таких, как посещение школы, уборка и мелкий ремонт дома. То есть снова становились нормальными людьми.

И сегодня можно говорить о связной и последовательной системе лечения, благодаря которой через два года они начинают новую жизнь. Как правило, успешно. Учатся, работают и больше не употребляют «зелье».

Вся власть в центре принадлежит общине, включающей обслуживающий персонал, пациентов и меня. Она решает все текущие вопросы, принимает новых пациентов и изгоняет тех, кто не соблюдает правила. Персонал состоит из врача-терапевта, двух психологов, социолога, двух педагогов, преподавателя истории и польского языка и одного бывшего пациента, который бросил наркотики и изучает в Варшавском университете ресоциализацию. Все это — сильные личности, способные прийти друг другу на помощь. Некоторым кажется странным, что пациенты решают — останется ли тот или иной наставник в центре или покинет его после испытательного срока. Но я думаю: иначе и быть не может. В конце концов это мы здесь для них, а не наоборот.

Каждый работает по 42 часа без отдыха, затем на пару дней уезжает и потом возвращается на очередную «смену».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.