Путь этой жизни указала судьба: первые шаги великого зодчего на земле пришлись по пепелищу...

Страшно горела Москва летом 1737 года. С воем, с треском, под стоны задыхавшихся в дыму колоколов кидался огонь из одного конца города в другой, не щадя ни божьих храмов, ни вельможных дворцов и в одночасье испепеляя дома черного люда. Спалив мосты, обошел пожар лишь Замоскворечье, но, словно в отместку за то, чего не добрал здесь, отлютовал в Кремле. Грановитую, Оружейную, иные палаты и дворцы, набережные сады с оранжереями схватил огненный смерч намертво. Рухнули колокола с Ивана Великого; огня не выдержал — треснул и сам Царь-колокол, висевший под шатром рядом с колокольней. Не скоро, но, будто насытившись разбоем, отбушевал пожар, оставив лебедой зарастать новые пустыри по обе стороны обуглившихся кремлевских стен.

Здесь, на пепелище, держась за рясу Ивана Баженова, причетника церкви Спаса, «что за Золотой решеткой в Кремле», и сделал первый свой шаг по земле Баженов Василий. Кому было знать, что отблеск «великого» пожара зажжет на небосводе русского зодчества звезду первой величины? А звезда Василия Баженова всходила стремительно.

Начатков грамоты, под отцовским кровом обретенных, достало тринадцатилетнему отроку, чтобы отворились перед ним двери Славяно-греко-латинской академии. Сметливость ума одолела и крутые сословные преграды на пути к университету, а склонность и способности явные к искусствам изящным привели в стены столичной Академии художеств.

Девятнадцати лет не минуло Баженову, когда выполнил он первый' свой архитектурный проект — церкви в Старках, под Коломной, — блеск и зрелость которого в изумление привели профессоров, заставив признать, что Академия дала ему все, что могла, а большее не в ее, выходило, силах. Удивляться ли, что с надеждами великими отправлен был петербургский студент на казенный кошт в Париж — «для дальнейшего усовершенствования»?

Но не подивиться нельзя тому, что первый же публичный экзамен в столице искусств вылился в неслыханный доселе триумф. Представленные Баженовым проекты и модели настолько поразили первейших мэтров европейской архитектуры, что Флорентийская, Климентинская и Болонская академии единодушно приняли его в действительные свои члены, а самая знаменитая из них — академия св. Луки в Риме — присовокупила к сему особую привилегию — быть ее профессором. Едва ли не первый это был случай проявления потребности просвещенной Европы в российских учителях!..

Но давайте мысленно свернем с пути, Баженовым пройденного, и представим себе, что столь стремительно обрушившаяся слава вскружить могла ему голову. Сколько бы шедевров европейского зодчества значилось сегодня под этим русским именем, если к тому же учесть, что заказов, во всех европейских столицах ему тотчас предложенных, хватило бы не на одну жизнь? И вполне понятно недоумение Людовика XVI, давшего специальную аудиенцию двадцатишестилетнему россиянину, когда последний отказал французскому королю в услугах, сославшись на обязанности свои к отечеству.

По прибытии в Петербург в заказах отечественных недостатка не было, но привилегия выбирать принадлежала здесь не художнику — пользовались ею другие.

Граф Григорий Орлов, фаворит императрицы и начальник над всей российской артиллерией, склонность свою к изящным искусствам явил весьма своеобразно — зачислением академика архитектуры в свое ведомство с чином капитана и поручив ему для начала постройку арсенала на Литейном проспекте. Сомневаться в успехе основания были, и весомые: казенное, сугубо практического назначения здание не лучший объект для высокой архитектурной мысли, а между тем это обстоятельство не смутило Баженова. Выстроенное им величественное и монументальное здание, украсив великолепную столицу новым архитектурным шедевром, стало и памятником военной мощи России. И никого не удивило, когда именно Баженову поручили составить проект Института для благородных девиц, которым, теша благотворительные свои склонности, давно желала престолодержательница украсить петровскую столицу... С этого дня и попадает Баженов в жесткие объятия «российской Минервы»...

Проект, рабочие чертежи сохранились до нашего времени, но с горечью цитирую далее один из многих, подобных этому, отзывов: «Будь здание Института построено, мы имели бы одно из замечательнейших произведений русской архитектурной мысли, равное по силе и совершенству прославленным творениям мирового зодчества. Но по неизвестным причинам этот проект так и остался проектом».

Отныне «неизвестные причины» будут сопровождать весь дальнейший жизненный путь Баженова, но всякий раз сходясь к персоне весьма, однако, известной. И первый этот удар судьбы, последовавший от каприза монархини, вспоминать он будет лишь с улыбкой легкой грусти...

А между тем капитан, он же академик архитектуры Василий Баженов, командируется в Москву «для казенных артиллерийских надобностей», по негласному предписанию — в порядок привести и приукрасить обветшавшие здания Кремля по причине намерения императрицы почтить древнюю столицу высочайшим посещением. Но, судя по событиям дальнейшим, не этим были заняты мысли Баженова, когда после долгих лет прискакал он в Москву и увидел город детства.

«Порфироносная вдова» встретила Баженова угрюмо. Тихо двигалась в болотистых берегах Неглинка, не отражая в мутных водах славного некогда града. Лишь в Москве-реке, сквозь сумрак закопченных кремлевских стен, угадывался тусклый блеск куполов. Следы «великого» пожара, с детства памятные и как бы еще не остывшие, обжигая душу, будили мысль...

Центр Москвы мыслился зодчим неким величественным зданием и площадью одновременно. Дворец-площадь на кремлевском холме должен был вобрать в себя древний Кремль вместе с соборами, палатами, монастырями, колокольнями. Эта гигантская, тысячи людей вмещающая и куполом неба перекрытая зала сама собой образовывала площадь наподобие тех, где собиралось когда-то народное вече. Странно, что не нашлось тогда доброхотного догадчика, уразумевшего бы здесь республиканские идеи, — остается думать, что сама грандиозность явленной проектом картины не оставляла места каким бы то ни было параллелям. А, между тем в баженовском проекте вполне возможно было увидеть и вызов новой императорской столице: зодчий мыслил Москву как центр России — от дворца-площади на три стороны расходились лучи улиц, переходившие за пределами города в большие дороги, ведущие к Москве — из Петербурга, Ярославля, Коломны. Общая же архитектурная идея Баженова сводилась к тому, чтобы слить весь кремлевский комплекс с городом со стороны Красной площади и Москвы-реки, по набережной которой должна была спускаться от него грандиозная мраморная лестница.

Для дальнейшего заметим: сметная стоимость одной этой лестницы достигала пяти миллионов рублей, тогда как осуществление всего проекта измерялось баснословной по тем временам суммой — в пятьдесят миллионов. Но из проекта можно было уразуметь и то, что новый кремлевский архитектурный ансамбль затмит собой и величайшие постройки античных времен, оставив позади даже Акрополь в Афинах... Словом, восхищенная проектом императрица работы повелела начать. Но вот вопрос — собиралась ли она строить?..

Великому зодчеству сопутствует история, и, по несчастью, не всегда за художником последнее слово. А между тем Пугачев прошел уже по Заволжью, показав всему миру, как шаток Екатеринин трон; клокотали в России «чумные бунты»; Турецкая война выкачивала казенные сундуки, что тоже ведомо было министерским кабинетам Европы, и послы не спускали глаз с российского двора. Екатерина же — монархиня трезвая, и вряд ли достало бы у нее легкомыслия всерьез затевать грандиозное строительство в тягчайших финансовых условиях, но скрыть их, пустив пыль в глаза, оно могло: Европа должна увидеть, что и при истощительной войне способна Россия позволить себе осуществить замысел, равного которому не знала история. Задумывал это представление опытный режиссер.

И вот в тот самый момент, когда, добирая из казны последние крохи, близилась к победному концу Турецкая война, спектакль, данный исключительно для Европы, кончился — тем же монаршьим повелением строительство прекращено. Впрочем, мастерица театральных жестов сочла за благо огородить себя от недоуменных вопросов, и тотчас нашлись, конечно, услужники, вдруг заметившие, что кремлевский холм неустойчив...

Удар такой силы выдержать мог не всякий художник — погибло дело жизни. Но Екатерина не была бы Екатериной, не умей она поощрить «моего любимого архитектора» новым огромным заказом, призванным запечатлеть славу военной победы над Турцией, а с тем и могущество собственного трона. Предлагаем читателю несколько строк из собственноручного письма российской императрицы к европейскому корреспонденту, который, конечно же, — она знала это — не оставит в тайне его содержания:

«Я призвала в одно прекрасное утро Баженова, моего архитектора, и сказала ему: друг мой, в трех верстах от города есть луг; представьте себе, что этот луг — Черное море; что из города к нему ведут две дороги: так пусть одна из этих дорог будет Танаисом (Доном), а другая — Борисфеном (Днепром); в устье первого Вы построите банкетную залу, которую назовете Азовом; в устье другого — театр, который назовете Кинбурном; Вы начертите песком Крымский полуостров; поместите на нем Керчь и Еникале в виде бальных зал; налево от Танаиса устройте буфеты с вином и мясом для народа; напротив Крыма будет иллюминация, представляющая радость обеих империй по поводу восстановления мира; из-за Дуная Вы выпустите фейерверк, а на площади, которая должна изображать Черное море, расставите и рассеете лодки и иллюминированные корабли».

Кокетливые эти писания монаршьего пера привожу для того, чтобы мог читатель осознать истинное отношение императрицы к гениальному архитектору, призванному, по ее разумению, тешить тщеславие высочайшей особы. Словом, России было приказано торжествовать, а способствовать торжеству наряжен первый ее зодчий. И хотя не знаем мы, что думал Баженов, создавая театральный этот балаган, но художник остался художником.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.