До и после кулинарного техникума

— То, что положено конферансье, — вел концерты. Выходил, говорил какие-то избитые, дежурные слова. У меня было четыре-пять самостоятельных номеров, и я никак не мог дождаться, когда оркестр уйдет со сцены, чтобы я наконец сам мог начать работать. Я держался три года и больше не смог...

— И с 1973 года стали просто артистом эстрады... Скажите, как начиналась ваша самостоятельная карьера? Как прошли эти пятнадцать лет? Что изменилось в вашем отношении за это время к профессии и избранному жанру? Изменились ли, на ваш взгляд, вы сами?

— Начало было прекрасным. В 1974 году на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады я поделил первую премию с Кларой Новиковой. Мои выступления стали пользоваться большим успехом. Говорю это не в похвальбу, а просто констатирую как факт, ибо телевидение, радио, различные концертные площадки Москвы, филармонии других городов страны — все приглашали артиста Хазанова.

Первого апреля 1977 года — на это время падает, если можно так выразиться, первый пик моей популярности — мне предложили заполнить документы на присвоение звания заслуженного артиста РСФСР...

— Ну и?..

— И с тех пор я заполнял такие документы, может быть, раз пять или шесть, точно и не помню, так как сегодня это для меня уже не имеет никакого значения и кажется даже смешным. Это такое счастье, я так благодарен судьбе, что мне не дали тогда звание. И не потому, что мне обещали дать его в «то» время, а просто оттого, что за эти годы поменялись мои ориентиры в жизни. Я не буду утверждать, что артисту не хочется иметь регалии и так далее, и тому подобное. Но сегодня (я говорю совершенно откровенно) мне это уже абсолютно все равно. Я благодарен людям, которые довели меня до этого состояния. Рассказывают, что Станиславский, когда ему дали почетное звание народного артиста, заплакал, сказал: конец искусству...

— Как вы считаете, почему?

— Потому что в искусстве не бывает чинов. Нельзя с помощью чинов идти вперед. Чин становится как бы актерской индульгенцией. Он дает право на плохое творчество, безответственное, бессовестное отношение к делу. Потому что все прикрывается мощным слоем охранных грамот. Нельзя такого заслуженного, отмеченного наградами человека критиковать в прессе. Нельзя писать, что он плохо сработал, а получил большие деньги. Писать-то надо как раз не о том, что он получает большие деньги, а о том, что ему платят очень маленькие, отчего он, такой заслуженный, народный, лауреат и прочая, вынужден искать лазейки, соглашаться на халтуру, чтобы эти деньги заработать. Ведь именно поэтому он рвался к почетным званиям, чтобы, бряцая своими регалиями в инстанциях, получить возможность устраивать свои дела. Не хочу обобщать, стричь всех под одну гребенку, но все-таки скажу, что часто почетные звания, особенно в недавние времена «застойного периода», рассматривались некоторыми артистами как право на халтуру, на небрежную работу, право на признание гениальным всего, что бы ты ни сделал. Поэтому люди, получившие эти звания и так воспринимавшие эти звания, часто гибли как художники. Слишком велик был искус разменяться на мелочи...

— Кто, например, погиб по этой причине, с вашей точки зрения?

— Пусть этот вопрос будет единственным, на который я не стану отвечать. Потому что, называя конкретные фамилии, ничего, кроме обид, не вызовешь, а делу все равно не поможешь. Испытание медными трубами, пожалуй, самое тяжелое в нашем артистическом цехе. Не все его выдерживают...

— Вы относите это и к эстраде?

— Конечно. К эстраде даже, пожалуй, в первую очередь. Здесь понятия об истинном искусстве довольно растяжимы. И то, что, допустим, интересует

нас с вами, может кардинально расходиться со вкусами большинства сидящих в зрительном зале. Я как-то пришел к мысли: все, что имеет спрос, имеет и предложение. Так не только у нас — так во всем мире. Если бы никто не смеялся над плоскими шутками артиста А или артиста Б, или, скажем, над убогими диалогами Авдотьи Никитичны и Вероники Маврикиевны, а все смеялись бы только над изысканными остротами Ежи Леца, то все погибли бы, остался бы один Ежи Лец.

Но жизнь диктует свое. И люди сидят в зале и смеются, слушая миниатюры писателя Иванова (Петрова, Сидорова), и никому в голову не приходит, что в своем творчестве этот Иванов (Петров, Сидоров) придерживается чудесного изречения, по-моему, Михаила Ивановича Глинки, который когда-то сказал, что музыку создает народ, а мы, композиторы, ее только аранжируем. И этот Иванов только тем и занимается, что аранжирует созданное народным фольклором, зачастую забывая, кто это создал, искренне удивляясь, когда ему показывают оригиналы...

— Кто вам нравится из ваших коллег по жанру?

— Клара Новикова. Не равнодушен к Карцеву и Ильченко...

Я назвал Хазанову еще несколько фамилий артистов эстрады, которые сейчас с успехом выступают в концертах, на телевидении, по радио. Назвал, честно скажу, с некоторой долей провокационности, так как мне самому их манера исполнения активно не нравится, и услышь я от Хазанова иное мнение, намеревался с ним поспорить. Но мой собеседник, не почувствовав подвоха, сказал об их работе то же самое, что думал и я сам. Правда, не просто дал оценку, а объяснил ее.

— Видите ли, — сказал он об одном из названных мною артистов, — то, что он делает на эстраде, вытекает из его природы. Его интересы и чаяния совпадают с интересами и чаяниями огромного количества людей, сидящих в зрительном зале. И в этом единении его счастье и залог его успеха.

— Иными словами, вы хотите сказать, что в зале сидит столько примитивов, которые с удовольствием слушают его примитивные шутки?

— Я не хочу сейчас обижать ни народ, ни самого артиста. Но люди, круг проблем которых замыкается на том, как достать еду, устроить ребенка в ясли, детский сад, хорошую больницу, как достать нужное лекарство своим старикам родителям и так далее, и так далее... Что бы там ни говорили, но все равно образ жизни этих людей прибивает их к земле... На осознание факта и смысла жизни у них не остается уже ни сил, ни времени. Когда об этом думать, когда об этом философствовать, если все время надо находиться в движении, чтобы хоть как-то разрешить свои бытовые проблемы?