Девять братье

- В детском доме. Я там не живу. Я там ночую и ем. Там стали совсем мало хлеба давать.

- А суп дают?

- Суп - одна вода, - сказал Павлик.

- Так ешь. Ешь сухари. Отчего ты не ешь? - Я больше не хочу. Я пить хочу. Пойдём отсюда. Здесь совсем темно.

Его тошнило от приторного изюма, которого он съел очень много. Его тошнило, ему было скверно. Темнота угнетала его.

- Пойдём отсюда, - повторил он.

Она вывела его из комнатки с телефоном, подвела к крану и дала напиться. Затем она опять влезла на нары и предложила ему выбрать себе место для спанья. Но он раздражённо отказался. Его сердило, что она считала, что «здесь хорошо». Ему здесь было скверно. Он с отвращением вдыхал в себя влажный воздух подземелья. В комнате с нарами было тоже темно, а темнота угнетала его. Он сам нащупал дверь и вышел в комнату, где была щелка на двор.

Теперь ему показалось, что здесь совсем светло. Он остановился под самой щелью, дыша сухим, морозным воздухом. Ещё раз надавил на плиту, закрывавшую отверстие, и ещё раз убедился, что она совсем не, поддаётся.

Сквозь щелку было видно ясное небо. Внезапно в небе он заметил самолёт. Истребитель. Самолёт был так высоко, что прошло несколько долгих секунд, прежде чем он добрался от одного края щелки до другого. «Ишак», - подумал Павлик. Он умел отличать типы самолётов на любой высоте. Внезапно он с завистью представил себе, как свободен в просторном небе лётчик на том самолёте. «Быть может, это тот самый лётчик, в которого влюбилась Люся?» - подумал он.

Глава вторая РЯБУШКИН СОВЕРШАЕТ ОШИБКУ

А лётчика, самолёт которого Павлик видел сквозь щель из подвала, звали Илья Рябушкин. Ему было девятнадцать лет, он месяц тому назад окончил лётную школу в одном городке на Азовском море, получил звание старшего сержанта и прислан был в авиацию Балтийского флота на пополнение в эскадрилью капитана Рассохина.

Рябушкин любил летать. Не так уж много летал он в своей жизни один, без инструктора, и полёт в холодном сияющем воздухе доставлял ему наслаждение. Ему казалось, что его машина сегодня как - то особенно ему послушна, и он с удовольствием закладывал крутые виражи, заставляя подниматься к небу то один край лежавшего под ним города, то другой.

Город лежал на - островах между многих величаво изогнутых рек, через которые были перекинуты тоненькие струнки мостов; а за островами начиналась равнина замерзшего моря, золотистая, белая и голубая, как небо. Когда Рябушкин, отодвинув от себя до предела ручку штурвала, с высоты трёх тысяч метров пикировал почти вертикально на город, Нева казалась ему стеблем большого цветка, огромной розы с нежными многоцветными лепестками; когда, задыхающийся, почти раздавленный скоростью падения, он над крышами выводил свой самолёт из пике, он видел в течение мгновения толпы людей, заполнявших улицы, видел даже обращенные к нему лица их, дружелюбные и доверчивые, и неясное чувство близости и благодарности к этому незнакомому городу наполнило его.

Он любил летать; ощущение счастья и свободы никогда не покидало его в полёте. Но сегодня к ощущению счастья примешивалось ощущение тревоги, недовольство собой. Сегодня получилось как - то нескладно. Дело в том, что, взлетев, он очень скоро растерял своих товарищей.

Они звеном дежурили на аэродроме - Костин, Карякин и Рябушкин. Костин был командир звена. Когда взвилась лиловая ракета - приказание дежурному звену взлететь, - у Рябушкина не сразу запустился мотор. Он на целые полторы минуты взлетел позже товарищей и заставил их ждать себя в воздухе. Он очень быстро пристроился к ним и пошёл вместе с ними, но чувствовал себя виноватым, а от этого всё и случилось. Они шли к городу и уже видели впереди, над городом, разрывы зенитных снарядов. Вдруг Рябушкин справа и значительно выше себя увидел два «мессершмитта». Они проходили довольно далеко, и их длинные, узкие тела были едва различимы в золотом тумане. Рябушкин был убеждён, что Костин сейчас развернётся и поведёт их в атаку на «меесершмиттов». Рябушкин вспомнил, как Костин любил повторять: «Я не жду, когда на меня нападут, я сам нападаю первый». Желая искупить свою вину, желая показать свою лихость и удаль, Рябушкин сразу свернул к «мессершмиттам» и помчался к ним наперерез. Он усердно набирал высоту, карабкался вверх, напрягая мотор до предела. Но очертания «мессершмиттов» становились всё более неясными, расплывчатыми и скоро исчезли совсем. Рябушкин взобрался ещё выше, свернул вправо, свернул влево, но обнаружить их ему не удалось. Они без следа растаяли в золотой дымке. Мало того: он понял, что потерял своих товарищей.

Куда могли деться Костин и Карякин? Только сейчас Рябушкин, к огорчению своему, вспомнил, что командир эвена Костин вовсе не отдавал ему приказания атаковать «мессершмитты». Рябушкин пошёл в атаку самовольно, оставив своего командира. Это был уже второй его проступок за один полёт, причём несравненно более тяжкий, чем прежний, потому что в том, что долго не запускался мотор, он, в сущности, был невиноват. Теперь оставалось только одно - найти Костина и Карякина во что бы то ни стало.

Чуть только равнина замёрзшего моря потянулась под ним, как справа, на северо - западе, он заметил самолёт. Он сразу угадал, что это за самолет, и даже не по силуэту, который был едва различим в тумане, а, вернее, по походке или бог его знает по какой примете, не разглядел, а угадал чутьём. Это был «Юнкерс - 88». Рябушкин: сразу развернулся и пошёл к «юнкерсу». «Юнкерс» стремительно вырастал перед ним, выплывая из тумана. Он шёл на северо - запад, к Финляндии, собираясь пройти между Кронштадтом и Лисьим Носом. Рябушкин мчался к нему с юга; за спиной Рябушкина было ослепительное морозное солнце, и в лучах этого солнца был невидим его самолёт. «Юнкерс» шёл несколько ниже Рябушкина, и Рябушкин мчался, снижаясь и набирая скорость. В стёклышке прицела - Рябушкин уже смотрел на «юнкере» через прицел - он занимал всё больше и больше места. Только бы удержаться, только бы не дать очередь раньше времени! Но вот «юнкерс» начал тяжело и поспешно сворачивать вправо. Пора!

Рябушкин успел. Он полоснул его очередью сбоку с дистанции в четыреста метров. «Юнкере» стал крениться на левую плоскость. Из левого его мотора вырвался чёрный дым. Рябушкин разбил «юнкерсу» левый мотор и понял это. Но «Юнкерс» мог идти и на одном моторе. Он выровнялся, довершил поворот, и Рябушкин оказался у него в хвосте. Теперь Рябушкин видел перед собой не «юнкерс», а сноп огненных брызг, бледных при солнечном свете, но всё же хорошо различимый. Верхний, стрелок на «юнкерсе» бил прямо по Рябушкину трассирующими пулями, и Рябушкин круто сворачивал, чтобы вывернуться из - под пулемётной струи.

Он отвернул вправо и пошёл на «юнкерс» справа сзади, со стороны солнца. Солнце снова стало его союзником. Стрелок с «юнкерса» бил наугад, ослеплённый. Рябушкин шёл прямо на «юнкерс» и стрелял. Пулемёт на «юнкерсе» умолк внезапно: Рябушкин убил верхнего стрелка.

Он убил верхнего стрелка, но «юнкерс» продолжал идти, дымя левым мотором. Лисий Нос остался уже позади; справа тянулась широкая дуга берега у Сестрорецка. Впереди сквозь пронизанную солнцем дымку уже можно было различить голубую, словно плывущую в небе полоску берега, занятого финнами. Там «юнкерс» может сесть. Рябушкину осталось две - три минуты.