Несогласно качаются ели, кипит над головой лёгкая паутина берёзовых веток. Шумит лес, глухо вторит отдалённым выстрелам, ревёт вослед пролетающим снарядам. Раскачавшись на ветру, падают в бомбовые котловины деревья - подраники. Но ничто не может заглушить вой - падающей бомбы: будто кто - то размашисто полоснёт вилкой по стеклу, и тотчас ещё раз, и ещё, и ещё.
Лежа на спине, Андрей смотрел в небо. Там, за серой хмурью, на огромной высоте шли, томно тени, острокрылые «юнкерсы». Осколки с шорохом пролетали над головой Андрея, срубая ветки, сердце Андрея обмерло, затаилось, но всё же он хотел, чтобы опасность ещё возросла, как будто таким образом он мог отвести опасность от Гали. Он был среди своих, и даже упасть окровавленным на землю было ему не так страшно.
Уже пора бы ей вернуться из Больших Ключей. Перебегая от воронки к воронке, Андрей пробирается к самой опушке леса и некоторое время лежит там с бойцами, выставленными в охранение, потом, сопровождаемый Иваном Ивановичем, возвращается к блиндажикам, к той самой землянке, где год назад он сидел, прислушиваясь к вою ночных бомбардировщиков. Теперь здесь не было печки, и под ногами хлюпала вода, а под потолком горел, воняя резиной, телефонный провод. Чадное пламя вздрагивало при каждом разрыве.
На нарах, застланных свежими ветками, сидел с ногами Хворостянский и читал старую газету.
- Вот тут пишут о проказе, - сказал он по своей назойливой привычке мыслить вслух. - Это, я тебе скажу, болезнь непустяковая, и как заболел - блин!
Андрей не отозвался ни словом, ни даже взглядом. Он сел на край нар. Ему нужно было уединение, чтобы ещё и ещё раз пройтись мысленно по полю завтрашнего боя. Кроме того, он оберегал от участия других свой страх за Галю. А Хворостянский именно об этом и заговорил:
- Куда запропастилась наша прославленная разведчица? Ты не обеспокоен, лейтенант?
Андрей не ответил.
- Мне кажется, ты немножко стал зазнаваться, товарищ лейтенант, - добавил Хворостянский, глядя на него поверх газеты.
Они давно посматривали друг на друга враждебно. А сейчас Андрей не мог скрыть своего недружелюбия. С подчёркнутой, холодной официальностью он сказал:
- Вы хотите сделать мне замечание по службе?
- Я хочу сказать то, что говорю. Война войной, она, конечно, родила много героев, но героизм - это одно, а руководящее положение - другое, и с этим надо считаться. И я заранее говорю: не всякий человек заслужит полное доверие партии. Уж поверь мне. Ты комсомолец, а я руководил организацией, в которой было тысяч десять таких юнцов. Да и партийный стаж мой раз в десять больше твоего.
- Что такое? - спросил Андрей, вставая. - Да если я отстою мою родину вот с этим автоматом в руках, неужели кто - нибудь сможет бросить на меня тень? Вы ошибаетесь, товарищ Хворостянский. Партия не наблюдает за боем, а ведёт бой. И чем лучше человек воюет, тем он родней партии, тем чище у него совесть.
Руки у спорящих отяжелели и мешали им. Перебирая пальцами по вороту гимнастёрки, Хворостянский говорил:
- Совесть совестью, а я признаю лишь интересы коллектива...
Андрей и прежде с неприязнью выслушивал поучения Хворостянского. Но теперь он не мог снести их. Он с жадностью ловил каждое его слово, с нетерпением ожидая своей очереди.
- Но ведь мало признавать интересы коллектива, - надо служить им. И я за человека, для которого не существует совесть, ломаным грошом не поручусь, в особенности на войне. Хотите знать, что меня больше всего пугало в плену? Побои? Нет. Смерть? Нет. Страшней всего то, что ты строишь завод для врага. Страшно потерять честь свою, совесть. У меня до сих пор уши горят от стыда. Я, русский человек, гражданин вот этого государства, которое простирается от Тихого океана до Балтики, служил какому - то паршивцу!
- Оч - чень интересно! Значит, физические истязания и грабежи немцев - дело второстепенное. Главное их преступление в том, что они оскорбили твоё достоинство?
Андрей всё больше волновался.
- Я не прощу им ничего, - проговорил он почти по слогам, - во я хочу сказать: если бы они даже не били меня в плену, а стали давать мне бифштексы на тарелке, я разбил бы тарелку и продолжал борьбу. Не желудок, а совесть превыше всего для меня!
В 10-м номере читайте об одном из самых популярных исполнителей первой половины XX века Александре Николаевиче Вертинском, о трагической судьбе Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой - блестящей красавицы двора Елизаветы Петровны, о жизни и творчестве писателя Лазаря Иосифовича Гинзбурга, которого мы все знаем как Лазаря Лагина, автора «Старика Хоттабыча», новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.