День на исходе тепла

В этом клубе в войну мужиков собирали перед тем, как на фронт отправлять. И Гриша отсюда уходил. Осенью его провожали. Как сейчас Наталья этот день помнит.

Почему-то сильнее всего ей запомнился путь до села. Накануне вечером прошел дождь, земля раскисла, сделалась клейкой и вязкой. А к утру подстыло. Комья грязи смерзлись, и телегу, на которой они ехали, на ухабах трясло и подбрасывало.

В клубе – кто ревет, кто обнимается. А Егор крутоложский (у него дома шестеро оставалось) заиграл в гармонь – и давай плясать. Пляшет, а у самого слезы текут. Вошел тут Филипп Осипович, председатель чащинского колхоза, закричал: «Убрать пластинку!» – и перестал Егор плясать, сел на пол и заплакал.

Филипп с Егором вместе воевали. Филипп Осипович потом рассказывал, как зимой под Москвой наступали они на одну деревню. Их прямо в лоб направили, а в обход, через лес, – молодых парней, сибиряков.

Егор на службе, что мог, копил: подметки от сапог, сбрую брошенную, сухарей немного. К тому времени у него порядочно всякого добра набралось – полный вещмешок. Отпуск трехдневный ему обещали для поправки хозяйства. Вот он и хотел все домой увезти.

Пошли они на деревню по снежному полю. Немец – из пулеметов. Залегли. Егор кричит: «Филя, меня ранило!» Филипп ему: «Брось мешок! Отползай!»

Егор пополз, а мешок не бросает. «Брось мешок!» – снова закричал Филипп. Жалко, видать, Егору тот мешок было. Думал хоть немного семье помочь. Пополз он дальше, мешок на спине приметно. Тут его и накрыли.

Деревню наши взяли: сибиряки на лыжах ее лесом обошли и с другой стороны ударили. Филиппа тоже в том бою ранило. Долго он лечился, а потом после госпиталя пришел домой. Снайперскую пулю, которую из его тела вынули, он до конца жизни хранил. На полице10 в жестяной баночке из-под чая она у него лежала.

Недолго после войны пожил Филипп Осипович. Лет десять, не больше. Умер еще молодым, за пятьдесят ему едва перевалило. Но все-таки вернулся домой с войны – разве это не счастье!

А Гриша не пришел. Последнее письмо от него весной сорок второго получили, какой-то товарищ писал. Гриша неграмотный был: хоть и учили его, уже взрослого, но не давалась ему грамота. В том письме такие слова были: «У вас сейчас хорошо. Цветы расцветают. А мы здесь каждую минуту смерть ожидаем...»

Кое-как преодолев сопротивление тугой пружины. Наталья открывает дверь сельмага. Очередь через весь магазин – ждать придется долго.

Наталья становится в хвост очереди и оглядывается вокруг. Она высматривает знакомых не для того, чтобы к кому-то пристроиться, – совесть не позволяет ей лезть без очереди: ей хочется с кем-нибудь поговорить – за разговором и время быстрее прошло бы. Но ничей взгляд ей не отвечает, и она поворачивается лицом к полкам с товаром.

Наталья стоит, привалившись боком к прилавку, прижимает к себе кирзовую сумку и думает. Думает о том, что завтра в баню, что, вернувшись домой, она разогреет на плитке чай и нарвет зеленого луку, нальет в кружку молока.

Хорошо летом: и лук и морковка – все свежее. Плохо только, что год нынче не грибной, грибовницы Наталья еще не едала.

Вчера, правда, была перевалочка11, может, и грибы пойдут.

Конечно, после долгой суши маленький дождик землю не промочит как следует, а все-таки надо сходить в лес, посмотреть. Есть у Натальи в лесу свои места, куда ходит она из года в год и знает: вот в этом ельничке рыжики и маслята, а вот под тем старым деревом – семейство белых грибов. Эти места ей крестная мать, Дарья Григорьевна, показывала. В последнее лето плоха она была, болела, а все равно потихонечку в лес сходила. Вдохнула в последний раз лесной воздух, послушала, как шумят деревья, переливается лесной ручей, попрощалась и побрела домой. Весной ее похоронили.

Крестная Наталью многим премудростям научила: где какой гриб растет и какая трава от какой болезни лечит. Ее и звали в деревне Дарья-травяница. От нее же переняла Наталья бережность ко всему в лесу: если травку сорвет, так осторожно, чтобы корень в земле остался, если гриб срежет, так смотрит, как бы грибницу не нарушить. Еще ведь из-за чего грибов меньше стало: понаедут на машинах городские и от жадности все с корнями выдерут. А на другой год на этом месте пусто.

Так, за думами, потихонечку продвигается Наталья вперед. Вот и ее очередь подошла. Продавщица Нина Прокопьевна – славная женщина, согласная12 – подает ей две буханки черного хлеба, брикет сливового киселя, отвешивает килограмм сахара.

Деньги Наталья заранее приготовила – достала из кармана платок, узел на нем расслабила, но не развязала. Пока в очереди стояла, руку в кармане держала, не выпуская платок, – так надежнее.

Расплачиваясь. Наталья разворачивает платок, отделяет от маленькой грудки свернутых бумажек три рубля и подает их продавщице. В руку подает, а не кладет на прилавок. И продавщица сдачу дает ей в руку. Так уважительнее – и к человеку и к деньгам: деньги-то нелегко достаются. Стояли вот впереди Натальи приезжие шабашники, так они набрали всего и, не считая, на чашку весов скомканные деньги бросили. А Нина Прокопьевна деньги собрала и лишние шабашнику в руки подала.