А Иван, паря, на берег все-таки вышел. Поломало его, ознобило, но ползти еще мог. На Северный мыс к маяку выполз. За два дня таким манером десять километров прошел. Подобрали его на лукоморье. Мальца не нашли. Ивана подняли. В бреду был. «Мальчонка живой?» — все спрашивал. Сказали ему — жив. Обо всем этом я на третьи сутки узнал. Струпья у меня от ожогов кое-где мокли, но собрался, пошел тропкою к маяку. Туда без малого сто километров. На ногу я вострый. Шел, считай, без передыху. Ваню совсем плохого застал. Какие уже сутки лежал без памяти. А непогодь жарит и жарит. Вертолету по санзаданию никакой возможности пробиться нету. Я у Ивана сижу, думаю: «Эх, Ваня, Ваня, сломать бы смерть твою, как ты мою сломал». Веришь, паря, иногда пусто так в душе станет, так пусто, что хлынет туда черною водою жаль да горе. Выйду за порог да как дитя разрыдаюсь. Как-то пришел в себя Ваня и говорит: «Кеша, это ты завсегда рядом со мной сидишь. Прости, Кеша, не уберег, грит, мальца-то, не уберег я его. Прости, Кеша. Ты, грит, человек лесной, у тебя душа наружи, ты меня, грит, простишь...»

Кеша замолчал, вздохнул тяжело, и безбровое, опаленное жаром лицо его снова стало по-детски беспомощно и открыто. Он поскреб большой, будто чуть расплющенной ладонью бороду, нашарил трубку, молча набил ее и разжег.

Многояров и Кеша сидели на приступках бани. Синий дым столбом стоял над крышей, уходя высоко в небо. Полный штиль властвовал в округе, и от горизонта до горизонта не было видно ни единого облачка. Партия сегодня наверняка ожидала прихода вертолета. По этому случаю топил Кеша баньку.

— Подбрось, Николаич, дровишек-то, — попросил он.

И Многояров поспешно встал, ушел в баню, прихватив от порога сухих, густо пахнущих смолою дров. Когда он вернулся, Кеша все так же сидел на приступках, и над трубкой его чуть змеился тонкий дымок прогорающего табака. Многояров свернул себе цигарку, принял из рук Кеши коробок спичек, закурил. Молчали. Где-то далеко-далеко, за Песчаной . косой, у моря, одиноко постукивал молоток. Кто-то конопатил лодку. Тяжело волоча ноги, к приступкам подполз слепой пес Соболь и ткнулся в Кешины колени ласковой мордой. Кеша погладил его по свалявшейся, кое-где полысевшей шерсти.

— Тоже вот Ваня привез в подарок, сколь лет-то минуло, а все жив, собака. По закону давно б пора решить его, чтоб зазря не мучился, а вот не трогаю, а он живет.

Соболь словно бы понял слова хозяина, медленно, с трудом ударил хвостом и со старческим вздохом опустился на землю.

— Грит Иван: «Прости», — продолжает рассказ Кеша. — А я ему: «За что, Вань?» «За мальца, грит, прости». «Да в чем ты себя виноватишь-то? Жив он, малец-то». «Нет, Кеша, не жив, я знаю, меня, Иннокентий, не обманешь. Да и тебе не к чему клевету на душу брать». И затих. Я ему говорю: «Ваня, скоро запогодит, вертолет придет, полетим мы с тобою в Чуган, обиходят тебя в больнице, — на ноги встанешь». Ваня молчит. А потом грит: «Не встану я, Кеша, не встану, помру скоро. Отходил Иван по морям, океянам». И снова замолчал.

— Я, слышь, паря, разное говорить ему стал. Чего — и не упомню, только все такое с исподу души самое, что ни на есть хорошее, что детям говорят. Молчал Ваня, а потом: «Есть у меня, Кеша, просьба одна: похорони меня, друг, подле своего жительства, на ярку, где крест стоит. Просторно там, далеко видать. Похорони, выполни мою последнюю волю. Нет у меня на земле близкого человека, все повыжгла, повытравила война. С того и ходил я не по земле, а по морю, с ним и лежать хочу. На твоем, Иннокентий, острове. Пусть, Кеша, могилка-то высока будет и багульником зарастет. Обещаешь? — грит». «Обещаю». А у самого вот опять эта пустота в душе, аж холодно, а туда черная вода прет. Вышел я на волю, а тут — тук-тук-тук — Гена на своей керосинке с доктором прилетел. Обошли морем тучи. Как к земле притулились, неведомо. Я — туда не чуя ног, по осыпи скатился. Врача, беленькую барышню, с Геннадием-то на плечах донесли. Не поспели. Вышел Гриша-маячник встречу нам. Иван-то помер. Осмотрела Ваню барышня, засвидетельствовала факт смерти, документик выписала скоро так... А небо опять закрываться стало. Улетели они без Ивана. Я в тайгу ушел, насек крепких, пружинистых важен. Носилки сделал да на плечах с Гришей перенесли Ивана ко мне на ярок. Там и покрыли. Вот она, паря, и сказка вся...

Остров Большой Шатар

Милая моя!

Сегодня опять не пришел вертолет. Встал очень рано, к приливу. Вы еще не ложились, а я уже был на море. Охотился на нерпу вместе с Кешей Дубилкиным. Я тебе о нем писал. Пришел в партию к 8.30. Наскоро позавтракал и ушел в маршрут. Шли по лукоморью. Справа иссиня-темное Охотское, слева — береговой прижим, поросший тайгою. А между ними галечный нескончаемый пляж. Начался отлив. И на этом вполне южном пляже громоздились белые, голубые, зеленые льды.

На береговом прижиме мы сделали расчистку и геологический разрез. Звучит это красиво, а на деле — надо кайлом и лопатой вгрызаться в камешник и ступенями спускаться вниз к геологическому цоколю. Работал, обливаясь с непривычки потом. Через час-другой заломило спину. А потом перекусили наскоро и ушли в тайгу бить шурф. Сначала снимали пласт мха, потом вгрызались в мерзлоту. Она тут толщиной в добрый метр. Проели мерзлоту, отвоевывая каждый миллиметр. И пошел торфяник. Копали еще два с половиной метра, но до галечника так и не добрались. Кончался день. Завтра опять в маршрут. Скорее бы, скорее приходил вертолет. Может быть, будут мне твои письма. Очень устал. Прости за краткость.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.