Летит, кувыркается, шлепается на марь большой мешок.

— Манна небесная, — шутит Иван Иванович. На улице все население поселка.

— Привалила радость с неба!

Остров Б. Шатар

20/6 196...

Дорогой Нинок!

Ну вот я уже десять дней на Шатарских островах. Вернее, на острове Большой Шатар. Написал тебе десять писем, да все как-то не описал свой прилет сюда. Делаю это с запозданием. Все равно все десять писем лежат на нашей почте. До сих пор к нам не приходил ни один вертолет. Тот, которым я прилетел, был последний.

Прилетели сюда пополудни. Было солнечное утро, первое за многие дни. Летели на вертолете «МИ-4». Сопки, тайга, громадное чистое поле Амура. Мотор гремел так, что говорить бесполезно. Со мной летел Славик, совсем мальчишка (19 лет) из Подмосковья. И Николай, еще две бочки бензина по 200 литров, ящики, три вещмешка и спецдокументация нашей партии, которую я везу под расписку.

У моря нас встретили облака. На сопках и дальних грядах гор белые снежники. На молодой, бледно-салатовой зелени тайги лиловые и синие тени облаков. Удивительно красивое зрелище, когда облака повисают, как потолок над землей, а где-то за ними светит солнце. Какие краски! Пожалуй, только Рерих сумел перенести их на свои полотна так реалистично и так неправдоподобно, как на самом деле в природе. Летим час. И вот устье Амура. По фарватеру медленно движутся льды, а дальше — Охотское море. Оно до тесноты забито льдами, смирное, умиротворенное. Над этим простором ни облачка, солнце властвует над простором. Льды, вернее, ледяное крошево, издали нежно-розового цвета, ближе уже различаешь голубые, синие, лиловые, зеленые, серые оттенки. Море похоже на громадное блюдо студня, а по приближению оно мраморное. Летим. Где-то далеко-далеко, в маревой дымке горизонта, начинает неясно, как мираж, как видение, проступать контур первого небольшого острова. Потом этот хорошо очерченный контур заполняется голубым, а затем отчаянно-синим цветом, и вот уже можно различить голубое-голубое поле чистой воды. Потом — зеленое — тайги с белками на сопках. И вдруг весь остров опрокидывается, повторяясь до мельчайших деталей, какие может различить глаз, в зеркальной, чистой воде. Пролетаем еще два острова. А потом под нами опять море и, наконец, Большой Шатар. Змейки рек, мари (болота), и у самого моря несколько домиков. Садимся на безлесное поле, вдали от этих домиков. Поле — полусухая марь, колеса вертолета наполовину уходят в податливый мох. Наш пилот Геннадий Карев заглушает мотор, весело кричит:

— Ну, вы, Пятницы, выходите к Робинзонам.

Геннадий весь сезон будет работать с нашей экспедицией. Иногда на «Антоне» доставлять сюда «сбросом» почту.

Нас встречает вся партия. И мой начальник отряда старший геолог Василий Григорьевич Перегудов.

После полета чуть заложило уши, а погода изумительная, и остров весь как в сказке. Вот так я прилетел на Большой Шатар.

А сейчас сижу в камералке. Уже ночь. В пятидесяти метрах от окон плещется море.

Сегодня первый сброс почты. Мы со Славиком были в тайге. Славик делал свистки для Иринки. Брели к поселку. И вдруг погода в один миг испортилась, заклубился туман, полезли по сопкам тучи. И в этой мути и тьме застрекотал самолет, мы мчались через тайгу, через марь, падали, натыкались на деревья — спешили к месту сброса. Это после-то десяти дней, а что станется со мной, когда почта не будет приходить по месяцу? Бежал, как не бегал никогда. Что-то торжественное до слез было в душе.

Самолет трижды делал заходы на сброс. Трижды вслепую рвался к нам. И каждый раз все были уверены, что улетит. Но не улетел, прошел над самыми верхушками деревьев и сбросил почту. Ее разбирал местный «почтарь» Иван Иванович. А ребята стояли у его маленького домика в тесной очереди, стоял и я. Но мне — ничего. А я подсчитал, что письмо от тебя должно быть обязательно. Ну что же, подожду до следующего сброса или вертолета. Может быть, ты мне написала на Зеленое?

Подустал я нынче здорово, но ничего, привыкну. С моря тянет запахом льда, становится знобливо. Целую тебя крепко, крепко, миллион раз Иришку. Пиши мне. Теперь уже скоро уйду в тайгу. Ваш Пятница.

3.

— Ты спрашиваешь, чья это могила? — Кеша морщит лоб, отчего все его безбровое лицо в глубоких шрамах становится каким-то очень жалостливым и по-детски беззащитным. — Было время, ходил я на «Ольге» — зверобойное судно такое. Теперь уже списали его, порезали. Был у меня закадычный дружок — боцман, Иваном звали. Силищи, паря, необыкновенной и ума трезвого человек. Ушел я с «Ольги» на эти вот острова охотником. Иван меня навещал, провиант привозил, припас, газеты разные, журналы. Не одну ночку просиживали мы при каганце. Все больше о делах, о трудах беседы вели, о международном положении. Я до сих пор интерес к этому делу имею. Иван, паря, тоже свою линию к этому имел, самостоятельный мужчина. Приключилось со мной в одну зиму большое несчастье. Навело нечистое на тайгу. Да не об этом речь. Я тогда вот и пообгорел много, помирал. Вывез меня с острова Птичьего, на котором охотился ту зиму. Гена Карев. Сел на лед — и вывез. Он нынче в вертолетчиках, ну и «Стрекозу» свою не бросат... Нет-нет да и вырвется сюда на сброс. Начал, значит, я помирать в больнице. Вот уже и костлявая к изголовью пришла. Встала и косою жик-жик. Приходит Иван, и берет он, блазнится мне, костлявую на себя, и ломат, и ломат ее, аж треск стоит. И грит мне Ваня: «Кеша, друг, чо ты, паря, туда собрался. Рано, грит, паря, рано». И так от него, дядя, морем пахло, так льдом да простором, что, веришь или нет, в слезу меня зашибло. И жить страсть как захотелось. И потянулся я к нему, к Ивану-то. Да так вот и вытянулся к свету. По весне на больничный двор выползать стал. К июню совсем отремонтировался, собрал лапотинку да в штиль на промхозовском кунгасе (выделили мне дырявенькую старую посудину на путне, ну уже непригодна была) доторкался я до наших островов. По тому времени тут уже метеостанцию рубили. Пекарня стояла, две домушки. Народишко разный копошился. Ожил мой островок-то.

Ну ладно, так вот после, паря, штиля вдруг свалилась непогода на море. Ветер северный сорвался, гнал волну, лед в обратную завернул. Средь лета запуржило, шторма да шторма. Страсть. Много тогда суденышек бедствия несло. Попало в беду и одно экспедиционное, маячников оно с семьями развозило. На борту женщины, детишки малые, коровки. Ближе всех к ним «Ольга» была. Пошла по зову на выручку. Это как раз у Северного мыса, по ту сторону Шатара. У экспедиционного что-то с машиной приключилось. Швырят, как щепку, о льды колотит, того гляди на скалы вышвырнет. Капитан там был молоденький, растерялся, а на борту крик, плач, матери стонут, коровки в рев. Ковчег, паря, и только. Брали их на буксир. При такой-то погоде на буксир! До трех раз буксирный трос что нитка гнилая лопался. Иван, боцман, всему этому делу голова был. На четвертый — подцепили, повели их. Да незадача получилась. Из трюма в такую-то гибель каким-то лихим манером выбежал на палубу парнишка. Его и слизнуло волною, как не было. Иван по тому времени на экспедиционном оставался. Кинулся за мальцом в пучину. Ну где там, разве уловишь! Море студное было, малец сразу утоп. Толечко разок и мелькнул поплавком на гребнях и канул в пучину. Ивана тоже доглядеть уже не успели, время сумеречное было, темь быстро шла. Погудели, пошарили прожекторами, да и не закон это всем из-за одного гибнуть. Тащит море посудинку на скалы. «Ольга» задыхается, едва-едва отрабатывает в большую воду. Ушли.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.