В Невонском аэропорту, почти у самого трапа, я встретил старинного приятеля Вадима Кривошеина. Настроение, испорченное нелетной погодой и двухдневным ожиданием в Братске, поднялось, как на дрожжах.

Вадим сказал:

— Два года не был? Смотри, однажды приедешь — ничего не узнаешь. Чаще, чаще надо. — Он взял под руку женщину в серой шубке, легонько притянул к себе. — Вот, Нель, богатой будешь. Не узнают тебя.

Я смутился и понес громкий, извиняющийся вздор:

— Ой, Нель, здравствуй! Прости, это после самолета голова кругом...

Неля слабо улыбнулась, улыбка не переменила сосредоточенно-усталого выражения ее бледного лица. Оно чуть порозовело, когда Вадим снова заговорил:

— Усгьилимца ждем. Вот к матери провожаю, в Горький.

Позже, отправив Нелю, мы ждали автобус у Невонского сельмага. Я вспомнил июль 1963-го, когда невдалеке от осиновой чащи поставили первый барак, служивший столовой и клубом, когда возникал палаточный поселок Постоянный, когда молодой, неистово влюбленный плотник Вадим Кривошеин назначал свидания девушке Неле на мысу, под полной июльской луной, при всплесках вольной ангарской волны.

Тогда пробивалась дорога Братск — Усть-Илим. Глухарей стреляли прямо с крыльца будок, в которых спали и ели. Толстый мыс щетинился первобытным сосняком, и по его крутому склону еще можно было спуститься к Ангаре. В тот июль я так и сделал и долго сидел на прибрежном валуне, смотрел на зеленую пенную реку и никак не мог представить, что здесь встанет плотина. Но Толстый мыс уже осеняло знамя, поднятое знаменитым братским бригадиром Иннокентием Перетолчиным, и, подумав, сколько труда, упорства, славы олицетворяет это знамя, я понял, что Ангара отступит и здесь.

Четыре года спустя я ходил по бугристой, каменной равнине с проблесками луж — по дну Ангары. Вокруг желтели редуты перемычек левобережного котлована. И я думал: «Запомни, запомни: здесь раньше течение с ног сшибало, крутило, вертело, а ты вот с валуна на валун прыгаешь!» Чтобы усмирить волнение, я попросил у Володи Кучумова, бригада которого чистила дно котлована, перфоратор:

— Дай попробую.

Перфоратор тяжело, солидно подпрыгивал в ладонях, сообщая мышцам этакий нетерпеливо-радостный зуд — видно, с непривычки. Каменная скважина сопротивлялась, прихватывала забурник, и он замирал. Тогда я обнимал двухпудовое, вздрагивающее тело перфоратора, держал его секунду-другую в объятиях — порядок, он снова долбил, неугомонный металлический дятел.

Нынче в Усть-Илиме я искал улицу Профсоюзную, остановил добрый десяток прохожих, никто не знал. И даже в райсовете не сразу вспомнили, где такая.

— Понимаете, у нас же строительная нумерация была, по кварталам. А по улицам еще не привыкли. Ага, вот она где!

Но и снабженный этим объяснением, я не сразу нашел ее. Плутал и плутал между Трудовой, Рабочей, Строительной, а пока плутал, вышел на улицу имени Сергея Генералова.

Я знал его, сидел с ним у одного костра, слышал, как он говорил с детской восторженностью:

— Все-таки здорово, что мы сюда приехали! Я бы век себе не простил, если бы не приехал. Понастрои-им! Поживе-ем! Здорово! — Он мечтательно жмурился, крепкий, круглый, с чистым румянцем на щеках. Он любил петь и пел хорошо, сильным тенором завораживая сидевших у костра девушек. Он был юн, влюбчив и не знал еще, что жить ему осталось немного. Серега Генералов погиб при нечаянном взрыве. Появилась улица его имени.

Когда видел первые костры, первые палатки, когда останавливался на каждой ступени стройки и вот потихоньку поднялся, вошел в новый город — так соблазнительно отмечать жадным, увлажнившимся от волнения взглядом: да, да, здесь была роща, по ней рябчики бегали, а теперь в сопровождении берез спускаются к Ангаре новые крупнопанельные дома, спускаются — в отличие от своих унылых, однообразных собратьев в иных городах — в живописном порядке, как бы тая, растворяясь в прибрежном просторе и в белом свете берез.

Вдруг отчетливо восстановилось в памяти одно событие на Толстом мысу. Как я мог забыть!

Поздний апрельский вечер 1967-го года. Влажная, тяжелая темень сливается с черной весенней землей. Глухо клекочут невидимые ручьи. Далеко внизу желтеют огни насосной станции, еле слышно полязгивают экскаваторы на перемычках. А со стороны города приближаются, плывут в темноте огненные флажки — людей, несущих факелы, пока не видно, и пламенные паруса колеблются, напрягаются, разгоняя ночь. Предстоит торжественная церемония: на Толстом мысу при свете факелов устьилимцы назовут имена почетных комсомольцев стройки.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.