Чтобы согреть

- Стирала? Вероятно, что - нибудь украла?

Я объяснил причину своего прихода. Он пожал плечами с явным недоверием.

Я вышел из лавки, перешёл на другую сторону улицы и постучал в калитку.

Уже стемнело. На горизонте рождался молодой месяц. Отойдя в сторону, я приблизился к маленькому окну, заглянул в него, но ничего не увидел и забарабанил по стеклу. В доме послышался лёгкий шум. Через некоторое время по камням зашлёпали чьи - то босые ноги, и калитка тихо отворилась. Слабый свет луны озарил женщину. Я содрогнулся, узнав прачку. Её неподвижно застывшее лицо казалось мёртвым. Глубже ввалились глаза, губы стали ещё более бескровными и запекшимися.

Я спросил её:

- Почему ты не пришла? Как твой ребёнок?

Женщину трясло то ли от холода, то ли от волнения. Она стояла босиком на обледенелых камнях. Прачка открыла рот, попыталась что - то сказать, но подбородок её задрожал, и она снова сжала губы.

- Ты озябла, - сказал я. - Войдём в дом.

Пройдя по каменной дорожке, мы вошли в дом. Когда глаза мои привыкли к темноте, я увидел у стены нечто вроде кровати. На ней лежала какая - то бесформенная груда. Потом я разглядел рваное одеяло. Боясь разбудить больного ребёнка, я прошептал:

- Как дочка?

Женщина отозвалась тихо, умоляюще:

- Не сердитесь на меня за то, что я не пришла... Не смогла я придти: очень уж плакала моя девочка. Не столько от голода, сколько от холода. «Мамочка, я озябла», - твердила она. А где мне было взять денег на вязанку дров? Если удавалось раз в неделю постирать или прибрать у кого - нибудь, то я зарабатывала двадцать пять курушей. На них я покупала для девочки масло и рис и варила суп, чтобы она могла поесть горячего. Всё думала, что ей полегчает. Разве мы в состоянии покупать дрова?..

У неё снова дрогнул подбородок, и она не смогла продолжать. Мне казалось, что из глаз её, которых я почти не видел в темноте, текли слёзы.

- Целую неделю она отказывалась от супа, - заговорила опять прачка. - Я просто теряла голову, когда она стонала: «Мамочка, холодно». Я собрала сучьев и затопила печку. Но сучья сгорели в один миг и не согрели даже глаз моей девочки. Где только не ходила я, чтобы достать денег на вязанку дров, но бог отказал нам в своей милости.

Потом и плакать она перестала. Я прилегла рядам с ней и обняла её. Она была вся, как лёд. Не знаю, сколько дней прошло, а мы всё лежали, обнявшись. Когда она открывала глаза, я ещё сильнее прижимала её головку к груди, грела её ножки своими ногами, убаюкивала. Сегодня в полдень девочка открыла глаза, как - то странно посмотрела на меня и затихла навсегда.

Женщина, как подкошенная, упала на колени, тело её содрогалось в беззвучных рыданиях.

- Бог не дал ей больше страдать... - проговорила прачка. - Не знаю, за что он так наказывает меня... Что мне делать? К кому обратиться?..

Спазмы сжали мне горло. Я старался собраться с мыслями.

- Подожди, - сказал я глухим голосом, - я пойду расскажу об этом людям и вернусь.

... Я бежал что было силы по улицам, залитым лунным светом. Слёзы, лившиеся из глаз моих, смешивались с пылью, которую ветер швырял мне в лицо. Я испытывал непреодолимое желание схватить каждого встречного за шиворот и отвести в каморку прачки. Нестерпимая боль сжимала мне сердце, и я бежал к центру города, который уже готовился ко сну.