Чрезвычайная миссия

Поздно вечером Ленин просматривал телеграммы с фронтов и донесения красных разведчиков... В Могилев примчались видные генералы из Петрограда. Туда же пожаловали и уже ораторствуют в качестве кандидатов на пост министра-председателя то эсер Чернов, то эсер Авксентьев, им подпевает меньшевик Церетели... Эсеро-меньшевистский «Общеармейский комитет», состоящий при Ставке и находящийся в полном подчинении Духонина и комиссара Станкевича (он был назначен еще Керенским), рассылает по армиям призыв требовать «от имени фронта» создания нового правительства во главе с Черновым... Продовольственное снабжение войск с каждым днем ухудшается. Показательно, что подвоз продовольствия особо расстроился в последние дни. Не «ходы», ли это Духонина? Вызвать недовольство солдат, спровоцировать их на выступление против нового правительства — не этого ли добиваются Духонин и его окружение?

Телеграммы, телефонные звонки, донесения, стекавшиеся в правительство, говорили о двух острейших проблемах: солдаты ждут мира и хлеба.

Ленин ответил фронту:

«Всем армейским организациям, военно-революционным комитетам, всем солдатам фронта... Правительство Совета Народных Комиссаров целиком поглощено сейчас двумя вопросами: обеспечением продовольствия армии и немедленным перемирием...» Для того, чтобы армия получила хлеб, делается то-то. А «борьба за мир натолкнулась на сопротивление буржуазии и контрреволюционных генералов»... Прочь гоните черновых и церетели! Они уже были министрами (в правительстве Керенского). И что же? Именно они повинны в том, что война затягивалась. Они — приказчики английских, французских, американских биржевиков... Солдаты! Те армейские комитеты, которые попытаются поддерживать врагов народа в их борьбе против Советской власти, должны быть немедленно распущены, а в случае сопротивления — арестованы. Вся армия должна сплотиться вокруг Советской власти в борьбе за хлеб и мир.

С 23 часов 45 минут ленинская телеграмма передавалась по радио по всем линиям связи от Смольного до солдатских окопов.

До глубокой ночи в Смольном происходили совещания. Подробности их неизвестны — документов не сохранилось. Но вот обращение Советского правительства к армии и совдепам. Дата: 11 ноября, 6 часов утра. Смольный... Здесь отражение того, что решено, что намечено. Вновь подтверждена решимость добиваться перемирия немедленно. Союзные дипломаты предупреждаются: их обращение к Духонину, отстраненному за неисполнение приказов правительства, — факт недопустимый. Угрозы союзников обречены на крушение. Солдатам, рабочим, крестьянам вновь дается заверение: революционная власть не допустит, чтобы продолжалась война за чуждые народным массам интересы. Не для того рабочие и крестьяне России низвергали царя и Керенского, чтобы оставаться пушечным мясом алчных империалистов. И, наконец, извещение: «Солдаты... ваш Главнокомандующий прапорщик Крыленко выезжает сегодня на фронт, чтобы взять в свои руки дело борьбы за перемирие».

11 ноября, в первой половине дня, Ленин принял Н. В. Крыленко и А. А. Иоффе.

Главковерху отправиться на фронт во главе правительственной делегации, чтобы «взять в свои руки дело борьбы за перемирие», — решение это уже состоялось. И Ленин долго инструктировал Крыленко и его дипломатического советника, члена ЦК, «как вести себя с немцами, как вести переговоры...»

Прямо из Смольного Крыленко и Иоффе отправились на Варшавский вокзал. Там к ним присоединились Л. М. Карахан и Е. Ф. Розмирович.

К Пскову подъезжали вечером. Здесь находился штаб армий Северного фронта. Фронтом командовал молодой генерал Черемисов. За ним была известность генерала храброго, отличившегося во многих боях, человека умного и сложного.

Командующим он стал несколько месяцев назад и почти сразу же попал в немилость: не поладил с Керенским, восстановил против себя Духонина. Пошли слухи: Черемисов вот-вот будет смещен. Помешала революция: Керенский вынужден был бежать, а Духонин, став главковерхом, не мог начинать с отстранения популярного в армии генерала.

Черемисов открыто говорил Духонину, что самое сильное желание солдат России — скорее закончить войну. Не считаться с этим нельзя... Союзники не имеют ни малейшего представления ни о материальном положении русских войск, ни об их настроении. А требуют: «Война до победного конца!» Вместо того, чтобы расшаркиваться перед чужестранными советчиками, Ставка должна проводить линию, отвечающую реальной обстановке, интересам России, а не Парижа и Лондона...

Но как поведет себя Черемисов сейчас, когда нужны практические решения? Готов ли генерал настолько порвать со Ставкой, со своей средой, чтобы содействовать чрезвычайной делегации Совета Народных Комиссаров? Никто этого не знал.

Перед выездом из Петрограда Крыленко послал телеграмму Черемисову и комиссару штаба Северного фронта Шубину — прибыть на вокзал, доложить о состоянии войск… Не почести нужны были новому главковерху. Явка на доклад означала бы признание командованием Северного фронта Советской власти и Крыленко в качестве ее полномочного представителя.

На перроне стояла небольшая группа военных и штатских. Среди встречавших делегаты узнали Б. П. Позерна, активного работника партии, знакомого по Петрограду. Теперь он был председателем Псковского ревкома.

Ни Черемисова, ни Шубина на вокзале не оказалось.

Крыленко пригласил ревкомовцев в вагон.

Псковские товарищи обрисовали положение. Крыленко решил еще раз обратиться к Черемисову. Он послал адъютанта позвонить командующему фронтом.

— Генерал ответил, что он хотел бы видеть прапорщика у себя, — доложил, возвратившись, адъютант.

При всей способности к трезвым суждениям Черемисов все еще не был готов сделать тот шаг, который ему казался слишком крутым. Но он продолжал искать какое-то новое решение…