Вместе с женой мы валяемся на теплых камушках пляжа в местечке Лазаревское, недалеко от Сочи. Пляж пустынен. Кроме нас, еще три-четыре человека. Отойди шагов сто, и можно купаться голым. Вот еще какие-то две фигуры шагают по гальке в нашу сторону. Прохожие редки. Приближаются.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич!

— Батюшки, Олег, Геша! Здравствуйте! Куда вы?

— Решили исследовать Кавказское побережье. Идем от Новороссийска до турецкой границы, — шутит коренастенький, румяный Печников.

— Как вы здесь поживаете? Бросили писать ту пьесу или продолжаете? — спрашивает тощий и повыше ростом Ефремов.

— Пытаюсь доделать.

— Давайте! Мы за нее готовы бороться, нам она нравится... Ну, счастливо отдыхать! Мы топаем дальше.

Оба веселые, загорелые. С первого взгляда посторонний мог бы традиционно покачать головой и изречь: «Ох, эта молодежь! До чего пуста и беспечна. Одни гулянки!»

Конечно, кто же в молодом угадает взрослого. А ребята действительно озорные. Когда Ефремов и Печников пришли, молено сказать, птенцами, только что вылупившись из гнезда Школы-студии МХАТа, в Центральный детский театр, поначалу они казались такими тихими, такими скромными пай-мальчиками — мухи не спугнут. Но вскоре... вскоре, как только укрепились актерски, раскрылись иначе. Нет, это, оказывается, были не тихие хлопцы. Они принесли с собой что-то веселое, даже лихое. Вокруг них споры, смех, розыгрыши, озорство. Мало того, что Ефремов сразу же заявил себя обаятельным и, безусловно, одаренным актером и даже получил первый приз на смотре молодых актерских дарований, он еще увлек за собой в какой-то шумный и веселый карнавал закулисную жизнь театра. Вокруг него объединились. Видимо, и мальчишкой Олег был заводилой. Верно писал философ Джон Локк: «…и если из озорных детей, полных огня и жизни, вырастают иногда знаменитые и даже великие люди, то души слабые, придавленные, тихие редко вырабатываются во что-нибудь годное».

Упоминали они тогда на пляже о моей пьесе «Страница жизни», над которой я действительно долгое время мучился. Ефремов и Печников относились ко мне хорошо, так как дебютировали они в детском театре удачно именно в первой моей пьесе «Ее друзья». Получалось, вроде бы и я сыграл какую-то положительную роль в их жизни. Ох, как давно это было! Почти не верится, что тот беспечно шагающий со своим приятелем длинный загорелый паренек, этакий Тиль Уленшпигель, сейчас главный режиссер первого театра страны, что он уже пожилой человек с усталым, озабоченным лицом, с лицом и всем обликом скорее мастерового, чем того глубокого и тонкого художника, каким он является сегодня. Долгий, трудный, славный путь! Я бы сказал: великолепная карьера, если бы из этого слова не образовывалось другое — карьеризм. Мне всегда кажутся ничтожными, люди, каких бы высоких должностей и наград они ни добились, которые действуют окольными, а порой и подлыми способами. Я знавал и знаю таких людей. Ефремов же всю жизнь упорно, страстно, целеустремленно трудится, с предельной отдачей всех сил, иногда до самоистощения. И если результатом его труда является достижение громадных высот в искусстве, то, пожалуйста, назовите это карьерой, не возражаю. Но не он идет за карьерой, она следует за ним.

Писать об Олеге Николаевиче трудно. Он фигура сложная, нередко противоречивая. И все-таки я хочу это сделать. Трудно еще и потому, что он многолик — актер, режиссер, педагог, организатор. Кроме того, он вечно в движении к намеченной новой цели и, следовательно, неожидан. Все эти сорок лет я никак не понимал, чего он в конце концов хочет. Ну, засветился своим актерским дарованием в Центральном детском, ну и свети, будь доволен. Черта с два! Хочет стать режиссером и ставит пьесу Коростылева и Львовского «Димка-невидимка». Удачно! Режиссер? Пожалуйста! Кажется, все. Нет, у него возникает идея создать свой театр. Вот тут-то талант организатора, способность лидера и стали выявляться в нем с особой яркостью.

Зачем новый театр? Страшно ответить: театральное искусство омертвело, МХАТ, вечный носитель нового, угас почти окончательно. Ефремов покушается на своего великого учителя. Нет, не затем, чтобы свергнуть кумира, а вдохнуть в него душу, оживить. Ищет соратников. Лидер их всегда находит. Он обладает магнетическим свойством. Силой тут никого не заставишь. Увлечь, только увлечь! И увлекает. Теперь-то мы их знаем: Евстигнеев, Толмачева. Волчек. Дорошина, Кваша, Табаков... Да Зачмон — так мы, жители бывших келий Зачатьевского монастыря, называли свою обитель — и сказал:

— Виктор Сергеевич, мы создаем новый театр и хотим поставить вашу пьесу «Вечно живые». Вы не возражаете?

Какой же автор будет возражать, если его пьесу хотят поставить в театре да еще затевается что-то новое!

Вокруг Ефремова вижу и самых интересных молодых режиссеров того времени: Эфрос, Львов-Анохин, Манюков; талантливый, но рано ушедший из жизни критик Саппак и целый актерский курс Ефремова в Школе-студии МХАТа. Сумел Ефремов сделать своими соратниками и старших: В. Я. Виленкина, прекрасного критика и хранителя лучших традиций МХАТа, В. 3. Радомысленского, директора студии. Видимо, и в Московском комитете партии, и в Министерстве культуры также нашел Ефремов поддержку.

Пьеса репетируется по ночам в помещении Школы-студии. И уже хорошо обосновавшиеся в разных театрах молодые актеры, побыстрее разгримировавшись после спектаклей, спешили на ночные репетиции. И — до утра! А утром, утомленные, но счастливые, шли по ранним улицам Москвы к только что начинающим позвякивать трамваям. Я бывал на этих репетициях и помню эту раннюю, утреннюю Москву, полную тайной свежести.

Невозможно и нет смысла подробно рассказывать о тех днях. Но я думаю, что все, кто тогда объединился вокруг Ефремова, вспоминают о том времени как о счастливейших днях жизни. Молодость, поиск, прилив энергии, вера. Сначала театр-студия. И уже горячие споры вокруг. Одни снисходительно похлопывают по плечу: «Молодцы, молодцы! Конечно, не вершина... но мило, мило». Другие: «Чего они там мудрят! Бормочут себе под нос, не разберешь. Ерунда!» Но и настоящих энтузиастов вокруг все больше и больше.

Меня всегда удивляло и радовало в театре синхронное понимание и чувствование нового в искусстве молодых исполнителей и зрителей. Впрочем, чему удивляться! Понятно, у взрослых вкус с течением лет превращается в привычку. А как трудно отказываться от своих привычек, они же «замена счастию». Хочу тут же сказать, что при первых же серьезных успехах студии она вызвала взрыв яростного неприятия у некоторых актеров того времени.

Скромно играя то в крохотном зальчике студии, то где придется, Олег Николаевич с помощью Радомысленского добился возможности сыграть спектакль на сцене филиала МХАТа, что на улице Москвина. Это была большая победа лидера. А в 1956 году студии присвоили звание театра и назвали его «Современник». Крайне удачное название! И посыпались, как из рога изобилия, спектакли, спектакли, спектакли, преимущественно пьесы молодых авторов, которых тоже притягивал к себе Ефремов. А зрители выстраивались в длинные очереди в кассу, а то и с ночи дежурили у подъезда. Впрочем, подъезда еще не было, были двери.

С этим театром у меня связаны годы жизни. Сколько он мне дал радости! И не только оттого, что там играли мои пьесы. Я получал в этом театре хорошую дозу простого зрительского счастья на любом спектакле. Пьесы свежие, режиссура молодая, актеры только что из печки! Очень уважая старых мастеров театра, наслаждаюсь их искусством, но новый звонкий голос, неожиданные, неслыханные доселе интонации да просто и сами юные лица вселяют в тебя жизненные силы.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.