Было на Запсибе…

– Ну, так что? – спросил я у Коли Тертышникова. – И ты, значит, в эксплуатацию?

Он рассмеялся:

– Откуда это тебе?..

– Из первоисточника.

Рано утром я ехал на промплощадку с Иваном Григорьевичем, и он первым рассказывал мне новости, отвечал на вопросы об общих наших друзьях. Это от него я уже знал, что Шевченко на стройке нет – которую уже неделю сидит в Темиртау, где несколько бригад из его управления помогают пустить прокатный стан. Когда тут же заговорили о другом Коле, о Тертышникове, Белый, словно о чем-то вспомнив, качнул головой, и взгляд у него сделался не то чтобы хитроватый, а какой-то словно и меня куда-то заманивающий.

– Говорю ему: ты в «Стальконструкции» уже давно партийную работу наладил, и уходить оттуда можешь с чистой совестью. Давай к нам! Пока вы строите, мы ведь тоже не сидим, сложа руки. Создать на конверторном хороший коллектив – разве не важно? Партийная организация там уже есть, пока, правда, небольшая: всего двадцать два коммуниста, да ведь лиха беда – начало... Пойдешь, говорю, секретарем бюро на конверторный?

Замолчал, и лицо у него было такое, что будто и не собирался продолжать разговор. Я ему напомнил:

– А он?

Белый как будто не расслышал моего вопроса, все думал, потом опять качнул головой и улыбнулся:

– А вообще, слушай, я бы ему дал выбрать. В любой цех взял, в какой бы ни попросился...

Тут надо знать Белого, чтобы понять: вот ведь какая этому Тертышникову честь.

Там, в парткомовской «Волге», я, правда, поворчал насчет того, что вот, мол, некоторые не только сами изменили строительному делу, но еще и кадры, понимаете, на завод переманивают... И у Коли Тертышникова тоже спросил теперь не без сожаления:

– Ну, так и что ты ему, в конце-то концов?

Коля мягко улыбнулся, и глуховатый его голос стал задумчивей:

– Знаешь, если бы кто сказал мне об этом пару лет назад... когда я сидел над «госами», я бы рассмеялся ему в лицо. Да ты что, сказал бы, сумасшедший? А теперь... сам с ума сошел – надумал поступать в юридический. Потому что сопромат сопроматом... А слышал, что сказал Стригунов: ты, говорит, готовься. Он острый парень. Другой раз не знаешь, что ему и сказать. А врать... Вот и хочется мне заняться всерьез. Так что в смысле партийной работы придется пока взять отпуск. Я ему так и сказал. Беру перерыв.

Потом я приехал в Новокузнецк, когда дела на кислородно-конверторном уже пошли полным ходом. Не успел разложить свои вещи да как следует оглядеться, как в номере зазвонил телефон, и уже другой Коля, Шевченко, тоном, не допускающим возражений, и чуть насмешливо, пожалуй, сказал: «Ну, так что? Выходишь завтра в семь ровно. Я тебя подберу».

Только потом он поздоровался, и в этом коротком, без всяких предисловий разговоре мне услышались отголоски той торопливой и чуть заполошной жизни, которая была когда-то и моею, и все вдруг для меня определилось и стало опять на свои места: как будто я все так и работал на комсомольском Запсибе. Как будто никуда не уезжал.

И две недели потом я раным-рано отправлялся на конверторный вместе с Колей и вместе с ним возвращался поздним вечером, две недели не было у меня, в общем, свободной минутки, уставал зверски, ворчал иногда, что это не для меня – с газетой в руке засыпать над недопитою чашкой чая, но был доволен и был, не постесняюсь сказать, счастлив, потому что снова прикоснулся к чему-то для меня очень дорогому...

Пришла и для нас пора, когда незаметно начинают серебриться виски, но Шевченко седеть как будто и не собирался, только резче сделались черты и похудел больше прежнего, стал еще мосластей и словно жестче. Но это я разглядел уже потом, а рано утром в машине, как и полагается всякому замотанному разворотом на большой стройке начальнику, Коля был еще, что называется, со сна и улыбался мягко, говорил медленно, тем более что речь, как водится, пошла сперва о наших семьях да о ребятишках...

Рабочий день начинался у Коли с осмотра мастерских, которые строили на промбазе неподалеку от конторы монтажников, – мастерские эти надо было закончить до холодов. Там никого еще не было в этот час, и Шевченко ходил один, заглядывал во все углы, смотрел, что сделали накануне, чего пока не успели. По тем масштабам, к которым давно уже привыкли на Антоновской, зданьице было совсем крохотное, и в первый, день Коля, наверное, заметил улыбку у меня на лице. Ворчливо сказал: «Кому смешно!.. А мне опять придется считать – такого профиля еще и в тресте нет, а в правлении будет...»