Было на Запсибе…

Да только так оно все устроено: никогда этих слов мы друг другу не говорим. Может, зря?

– Пойми меня правильно, – медленно, словно в который раз продумывая каждое слово, стал говорить Белый. – Я не о себе. Это ладно. Допустим, что ни книжка не имеет ко мне непосредственного отношения, ни я к ней. А просто среди твоих героев есть секретарь парткома, и мне, как профессиональному партийному работнику, видно, где он, как говорится, не тянет... Давай так: сколько по Сибири по нашей больших строек? Не на каждой, предположим, сильный секретарь, но, думается, на большинстве-то люди думающие и крепкие. И чем они, по-твоему, прежде всего, сильны? Я тебе Америки не открою: связью с массами. Тем, что они живут в самой гуще. Что народ знают. Понимают нужды... А ты какого-то одиночку нарисовал – обидно, слушай, за своих коллег!

Значит, не получилось... Потому что знать-то я хорошо это знал: как он день-деньской варится в людской массе. Этим – не постесняюсь высокого слова – и велика его должность, что живет у всех на виду, что к нему первому идут со всеми своими заботами, и он тут и первый советчик, и ответчик за все тоже первый, именно ему, а не кому-то другому приходится и разбираться с обидами на мелочность нормировщика и объяснять парадоксы большой политики... А народ на стройке зубастый, общими словами ни там, ни тут не отделаешься, тут их никто тебе не станет, общих слов, слушать. И правда, трудная должность, и, чтобы соответствовать ей, приходится почаще оглядываться на свою жизнь: а так ли все? А справедливо?

Он все подбирал слова:

– Это одна сторона. Другая... Как бы тебе сказать? Секретарь парткома, слушай, находится как бы у самого острия партийных решений. Их ему первому выполнять. И в этом смысле еще надо разобраться, кто тут кому помогает: обком, предположим, ему, или он – обкому? Что ж это, выходит, мы тут сами по себе Запсиб строили? Или вся область помогала нам его строить? Вся страна? А у тебя секретарь парткома, хоть больше всех вроде хлопочет, оказывается, понимаешь, позабыт - позаброшен, как в той песне... Да как так? Есть такое понятие: партийное товарищество. И тут даже в личном плане ощущаешь поддержку. Знаешь, когда я в больнице лежал, – замолчал вдруг и только махнул рукой. – Об этом ладно... к делу не относится.

Но я, пожалуй, догадался, о чем он решил не говорить. Об этом мне уже рассказывали в обкоме партии: когда у Белого было худо со здоровьем, покойный Афанасий Федорович Ештокин, человек суровый, но справедливый, партийный руководитель, сделавший для Кузбасса неоценимо много, каждый свой день начинал с того, что требовал отчета из Новокузнецкого горкома партии: как там нынче у Белого дела? Что делается, чтобы человека спасти? Нужна ли помощь областного комитета?..

– А домна? – продолжал Белый, – Предпусковой период, а твой секретарь парткома занимается тем, что сидит дома, доклад пишет... Это как? А ну, погоди-ка, я сейчас тебе одну книжку принесу. – О полотенце, висевшее над раковиной, тщательно вытер руки, покосился на кипевший вовсю свой суп и быстренько пошел в ту комнату, где стояли у него полки с книгами – от пола до потолка, от стены до стены. Вернулся с небольшим томиком в розоватой обложке. Открыл на оглавлении, повел пальцем. – Генри Лоусон, австралийский писатель... Не читал? Читал, говоришь? А то хотел посоветовать. Так он что в одном рассказе? Вот: «Ненужная деталь, будут ныть мои критики, перегружено неинтересными подробностями, но все это потому, что сами они подробностей никогда не знают, а в них-то и весь смысл»... Ну, что? Не согласен? А я думаю, правильно. Вольному воля, как говорится, о чем хочешь, о том и пиши, но уж если затронул такую тему: секретарь парткома... Может, зря ты не посоветовался? Я бы показал тебе протоколы заседаний партийного штаба на первой домне – смотри, пожалуйста! Это только одно. А сколько всего еще не вошло, как говорится, потому что писаниной тогда особенно-то некогда было заниматься - слышу, как рапорт на комплексе, так обязательно жалобы: энергии не хватает. Причем жалуются, как правило, одни и те же люди – кто сроки срывает. А у меня уж что-то такое выработалось на этот счет: дай, думаю, проверю. Взял с собой председателя постройкома Клещевникова, и все трансформаторные подстанции с ним обошли. На следующем рапорте стали жаловаться, а мы тут: можно справочку?

– А протоколы, значит, до сих пор?

– Храню, слушай...

Я подумал; зачем бы? Ведь не бумажная душа, как раз нет. Но знаю, что еще с давних времен лежат у него дневниковые записи той поры, когда работал секретарем райкома партии в Горной Шории. Со времени пуска первой домны тоже прошло уже, считай, немало – больше десятка лет, а вот бережет! Может, думает сам когда-либо написать... Только найдет ли время? Он ведь собирается еще на новую стройку. Есть у нас с ним такой наполовину шутливый, а наполовину вполне серьезный договор: если начнут большую плотину на Томи, в районе Бычьего Горла, и он пойдет на строительство секретарем парткома, то я, где бы ни был, бросаю все дела и приезжаю туда многотиражку редактировать...

Разговор о памятных днях на первой домне, видно, что-то шевельнул в душе, у него и морщин стало меньше, и глаза заблестели, и голос опять сделался такой дружеский:

– Не берусь, конечно, судить, как оно там, у тех, кто книжки пишет, это происходит... Но сам по себе разве это не интересный факт: бригада, скажем, Черникова?..

И я заулыбался тоже, закивал, соглашаясь.

Женя Черников – из «стариков», один из ветеранов-монтажников. Играл в духовом оркестре, который был свидетелем самых первых торжеств на Антоновской площадке: под марши этого оркестра переходили из холодных брезентовых палаток в новое, двухэтажное общежитие первые счастливчики, под них же потом прибыл на стройку первый паровоз, под медные звуки спрыгивали на землю бравые хлопцы, когда на стройку прибыл целый эшелон с демобилизованными солдатами, фазу восемьсот человек.

Вместе с Черниковым в оркестре играл Саша Артамонов, прекрасный парень из первой партии москвичей, играли другие хорошие ребята. Все они были монтажники, хорошо работали и еще успевали учиться в техникуме, и все же бригадиры ворчали, когда по случаю какого торжества из бригады забирали вдруг двух или трех человек. Тогда и решили ребята объединиться, чтобы самим за все отвечать: и за чистоту ноты и за качество шва. Играть, мол, так играть, работать так работать. И надо сказать, что дела у них шли на славу, бригада «духачей» считалась одной из лучших у монтажников, а в те горячие дни на первой домне бригадир с комсоргом вместе пришли в партком, принесли пачку заявлений: в полном составе бригада вступала в партию.

– Обязательно, слушай, надо придумывать? А что, если бы ты взял, предположим, и написал бы такую книжку: «Комсорги»?

Бывает, пока не родилось у тебя окончательное название какой-нибудь вещи, в замысле озаглавишь ее условно, как бы закодируешь... Самое интересное, что именно так я и обозначил для себя одну из будущих своих документальных книг об Антоновской площадке.

Пусть простит меня тот самый бывший запсибовец, а теперь костромич, написавший письмо, – речь в такой книжке, если суждено ей будет появиться на свет, пойдет о биографиях известных, о тех, которые мальчишки и девчонки Антоновской площадки, дети наших ровесников, пересказывают нынче на своих пионерских сборах.

Николай Шевченко, Николай Тертышников, Петр Михасенок, Станислав Поздеев, Сергей Шклянко...

Должен, если на то пошло, признаться,- что я тоже принадлежу к людям, которые с подозрением относятся к чересчур фомкой славе, но в данном случае, как говорится, ничего не попишешь, эти ребята ее заслужили, а вернее будет сказать: тем самым трудовым своим горбом заработали.