Отстучали боевые очереди газетных телетайпов. Мы c вами знаем, читатель, что произошло в ночь с 25 на 26 апреля на Чернобыльской АЭС. Знаем, как доблестно сражались, чтобы сбить огонь с кровли четвертого энергоблока и перекрыть ему дорогу к третьему, пожарные второй и шестой ВПЧ и ГОТЧ-17. В первые минуты их было двадцать восемь.

Напрашивается сравнение с двадцатью восемью панфиловцами у разъезда Дубосеково в сорок первом военном году — справедливое сравнение. А потом к телятниковцам — так, я думаю, можно их назвать по имени командира майора Леонида Петровича Телятникова — подходили подкрепления, на себя принимали жар пламени и смертоносное дыхание реактора, но первых было двадцать восемь, и эта аналогия возведет когда-нибудь их деяние в ранг былины, легенды. Пока же это быль; поразмыслим над ней, читатель.

Старший сержант Иван Алексеевич Бутрименко. командир отделения и водитель автоцистерны, с вечера обиходил машину и поставил в гараж. Остальное время — так написано в рапорте, так он и выразился в нашем разговоре — «занимался по распорядку дня, неторопливый, обстоятельный, нешумный украинский селянин.

Из дальнейшего рассказа Ивана Алексеевича следует, что начальник караула Владимир Правик тотчас взлетел по наружной лестнице, по дороге бросая приказания, и Бутрименко попросил: «Товарищ лейтенант, слезьте пониже, бо нэ слышно».

Владимир Правик, прибыв на место первым из начсостава, взял на себя обязанности первого РТП (руководителя тушения пожара) и устремился в разведку. Как выяснилось позже, он принял единственно правильное решение — отрезать пламя со стороны машинного зала, не пустить его к другим реакторам. Страшно подумать о последствиях, реши он иначе.

Ему не исполнилось еще двадцати трех лет. И теперь уже не исполнится. Он был самостоятелен, остр, уверен в себе, юношеский максимализм побуждал его спорить с начальством, как побуждает и других молодых спорить с нами, но в некий решительный миг мы удивляемся, подобно майору Телятникову: «До чего повзрослел быстро и в кого удался?» В вас. Леонид Петрович, в кого же еще...

В рапорте Иван Бутрименко написал: «Каждый знал и понимал, на что идет. Я как командир отделения, депутат горсовета хочу отметить, что все, что зависело от нас, мы сделали и выполнили честно и добросовестно». Говоря со мной, Иван Алексеевич выразился короче: «Долг е долг».

Знали ли они, догадывались ли, что им грозит нечто пострашнее огня — радиация? Когда стремглав карабкались вверх в своем пудовом снаряжении, когда брани рукавицами и сбрасывали с кровли оставшиеся от взрыва куски графита, затаптывали костерки, погружая ноги в расплавленный битум, и кожа сходила потом с сапогами — так знали или нет? ВПЧ-2 была специально тренирована для защиты АЭС. Но произнося свое «долг есть долг», сержант имел в виду положения из «Боевого устава пожарной охраны».

«Тушение пожара — основной вид боевой деятельности пожарной охраны. Эти действия приходится вести в различной обстановке: днем и ночью, в сильные морозы и при высоких температурах, в задымленной и отравленной среде, на высотах и в подвалах, в условиях взрывов, обрушений и стихийных бедствий».

Попробуйте-ка сказать более коротко и емко.

Пожарные, как гласит устав, должны проявлять «мужество, смелость, находчивость, стойкость и. невзирая ни на какие трудности и: даже угрозу самой жизни, стремиться выполнить боевую задачу во что бы то ни ста

Подвиг есть, в конце концов, единственно нужное действие в нужное время и в нужном месте. Подвиг чуждается ложного пафоса, который может лишь тогда возникнуть, когда есть альтернатива: поступать так или не поступать? Разве оставлял себе выбор Александр Матросов перед тем, как кинуться грудью на амбразуру? Двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев разве решали для себя, устремиться ли им в бегство или встретить гранатами фашистские танки?

Устав не дает выбора. И жизнь настоящих людей выбора не знает.

Пожарные Чернобыля — в том числе те, в чьих характеристиках, лежащих на моем столе, аккуратно исправлено слово, например, увлекается» на «увлекался», «дружит» на «дружил», — все они ведали высокое понятие «долг». И выполняли долг не на котурнах, скромнее, — в яловых сапогах.

Они его выполнили, смертию смерть поправ. Как святые на иконах Феофана Грека суть, вообще говоря, живые, востроглазые и востроносые русские мужики, так и это ветхозаветное выражение принадлежит живой нашей жизни. Смертью своей пожарные Чернобыля попрали, отвергли смерть, которая — как знать? — могла бы постигнуть и нас, если бы пошли вразнос все реакторы.

Таков один из уроков происшедшего. Моральных уроков.

Если они, двадцать семь, догадывались о главной опасности, то двадцать восьмой, майор Телятников, прибывший на место аварии во всем точно.

Майор находился в отпуске: в ночь пятницы на субботу ему оставались еще сутки отдыха. Вскочив по тревоге, он вызвал машину, привычная двадцатиминутная дорога показалась бесконечной. В отличие от двух лейтенантов — Правика и Кибенка — и бойцов их караулов он вбежал на станцию через центральный зал, со стороны реактора, и увидел не то зарево, не то свечение. В центральном зале, кроме пятака реактора, ничего нет, гореть нечему, — напишет он в рапорте. — Решили, что свечение исходит от реактора. Майор понимал: кто-то из личного состава уже обречен. Он сам, возможно, тоже. Но и у майора не было альтернативы. Он принял на себя обязанности РТП. Потом отправил в город со скорой помощью Правика и семерых других, которые находились в зоне повышенной радиации час с лишним и уже не стояли на ногах. Старший пожарный Иван Шаврей передал наверх его команду подоспевшей смене: одним — оставаться на кровле машинного зала, другим — перейти к аппаратному отделению третьего энергоблока.

Старший сержант Иван Михайлович Шаврей носит модные усы подковой, запорожские усы. У старшего сержанта задумчивый лирический тенор, он мыслит образами, рассказ его изобилует точными деталями, и чувствительна душа. Он помнит, к примеру, что за несколько мгновений до взрыва рассуждал возле диспетчерской своей части с Ничипоренко Николаем о том, не пора ли сажать картошку...

«Вдруг зашипел пар, мы значения ему не придали. Потом — зуммер, потом Легун Сергей крикнул: «Хлопцы, станция горит!» Так вспоминает Шаврей. И потом вспоминает, как вместе с Петровским Александром производил тушение на крыше машинного зала, как увидел лейтенанта Кибенка, который спускался сверху, держась за стенку, а рубаха на груди была порвана. И других, кто был вместе с ним, Кибенком, шатало. А на бруствере крыши лежал Василий Игнатенко. «Вася, что с тобой?» — не понимает. Иван, чтобы привести его в чувство, пошлепал по щекам... «Мы его проводили немного, дальше времени у нас не было. Состояние? Слов нет сказать, какое у нас было состояние... Мы ликвидировали огонь. Кровля вся в дырах, прогорела, дышит... Когда спустился вниз, у меня сладко стало во рту. И Петровский говорит, что будто конфет он наелся, а сам их сроду не ест. Тут меня словно за плечи кто взял и шатнул... Нас с Петровским спас лейтенант Дацько — силой заставил уйти. В Москве я узнал, что шестеро наших помирают. Узнал — заплакал».

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.