Будни

— Конечно, дурака свалял, роту подвел. От молодых дисциплины требую, а сам...

Филинов никогда не пытается казаться лучше, чем он есть. Скорее, даже наоборот. Он действительно искренне переживает ситуацию, и я убежден — делает для себя выводы вне зависимости от выводов командования. Зная его характер, я понимал, что самое тяжкое наказание он уже за свой проступок понес. Это было утром, на общем построении полка, когда его, гвардии сержанта Филинова, поставили перед строем рядом с действительным самовольщиком.

То, что произошло с Федором, психологически объяснимо. В той или иной мере это происходит со многими. Уходят в запас старослужащие, те, кто вчера еще составлял ветеранский костяк полка. Ребята, у которых за плечами полтора года армейской жизни, как у нашей витебской девятки, освобождаются от еще одного слоя морального контроля. Теперь они самые старшие, на них держатся дисциплина, порядок. Но к этой мысли еще нужно привыкнуть, а пока этого не произошло, возникает чувство своеобразной эйфории, кажется, что им теперь позволено больше, нежели было позволено вчера. Это пройдет, у большинства появится ответственность старших, которая определит их отношение к служебным обязанностям и к своим товарищам на оставшиеся полгода.

Ситуация с Филиновым ясна, и многое убеждает меня в том, что, несмотря на случившееся, с ним все будет в порядке. Иное дело — Леонид Архиповский. Он — до сих пор загадка. И не только для меня.

Долгое время Леонид был в отрыве от своих. Мы не виделись полгода. Приехал из школы военных поваров сержантом, когда еще многие витебчане ходили в рядовых. В голосе, манерах — командирские интонации, какая-то жесткость. Я тогда предполагал, что это напускное, многие сознательно избирают в этом возрасте для себя облик мужественной категоричности. Ладно, подумал, его дело.

Архиповский умел произвести впечатление на окружающих. Открытый, прямой взгляд, краткость суждений, спортивная, даже атлетическая фигура, очень ухоженная внешность.

Какое-то время он работал поваром. Но большой любви к этой специальности Леонид не обнаружил. Словом, что-то у него не очень получалось. Объяснял это тем, что в школе поваров занимался урывками, в основном исполнял обязанности заместителя, а то и командира взвода. Леонид, надо отдать ему должное, и сам вскоре понял, что повар из него липовый, попросил перевести его в роту, на любую должность. Говорил об этом и мне, просил похлопотать за него перед командиром.

Но спустя месяц я узнаю, что он в полковой гостинице присматривает за порядком. Служба не самая боевая, но ответственная и хлопотная. Однако и там Архиповский продержался недолго, случилась какая-то неприятная история с пропажей вещей прикомандированного прапорщика, отвечать пришлось Леониду. После этого Архиповского уже насовсем перевели в роту, на должность гранатометчика.

Бывший его командир взвода управления старший прапорщик Юничев, прямо скажем, об этом не сожалел, по сию пору считает, что у Архиповского по части совести не все в порядке. Но, как бы там ни было, Леонид в роте не потерялся. Парень от природы сообразительный, да и на вторых ролях ходить не любит. Он быстро освоил гранатомет и на первых же учебных стрельбах продемонстрировал отличные результаты — на его счету было три прямых попадания по «танкам» и по автоматной мишени-бегунку, поражение которой для гранатометчика не обязательно, но если оно состоялось, то квалифицируется как снайперское.

Причем особенных усилий стрельбы от него не потребовали. Рядом с Леонидом на позиции кто-то нервничал, гранатометчики без конца просчитывали вероятное отклонение на ветер, нащупывали упор для локтей, впивались глазом в прорезь прицелов — мишень появляется в поле зрения всего на секунды. Архиповский же был абсолютно спокоен, весел, подшучивал над товарищами. А когда пришел его черед, он уверенным, точным движением вскинул гранатомет на плечо и послал гранаты точно в основание целей. Хотя это были первые его боевые стрельбы.

Пока я осмысливаю преображение Архиповского, возникают новые обстоятельства. Политработники полка проводят среди молодых воинов анкетирование. На вопрос: «Кто из старослужащих подразделения ведет себя по отношению к вам не по-товарищески, проявляет заносчивость, требует выполнения не имеющих отношения к службе поручений?» — кто-то называет фамилию Архиповского. Анкеты анонимные, да я и не пытаюсь выяснить авторство, настораживает сам факт упоминания Леонида в анкете.

Объективности ради надо заметить, что Архиповский на это способен. Потенциально. У него несколько занижены личные моральные критерии. Он часто демонстрирует свое превосходство там, где в этом нет нужды, более того, противопоказано. Наверное, он таким пришел в армию. И судьба его здесь сложилась так, что помочь Леониду исправить себя, изжить какие-то личные недостатки было некому. Одна надежда — еще полгода службы, возможно, они заставят его что-то понять.

Не могу представить, чтобы Ваня Михайлов заставил молодого солдата стирать ему тельняшку. Да и Апанасенок, и Саша Живодров, и Сергей Капешко — им это просто в голову не придет, потому что, требуя уважения к себе, они уважают чувства и достоинство других.

Неуставные отношения, так в армии называют пережитки «дедовщины», начинаются с того, что кто-то воображает себя умнее, достойнее, сильнее... В этом корень зла — в ложном праве превосходства над себе подобными.

Вспоминаю, как месяцев через пять после начала военной службы витебчан мы собрались в парашютном классе. Это был один из самых трудных разговоров для меня и для них. Они — молодые солдаты, недавно пришедшие в роты из карантина, — столкнулись с неуставными отношениями. Имен не называли, о деталях тоже не распространялись, это не принято в армейском коллективе. Но за недоговоренностью, за гнетущими паузами я ощущал, как много накопилось в их сознании. Особенно страдали Апанасенок, Филинов, Капешко, не умевшие мириться а с несправедливостью, болезненно воспринимающие любую форму унижения их человеческого достоинства.

Тогда я начал говорить им сам то, что недоговаривали они. О том, как гоняли их в солдатскую чайную за пряниками, как перекладывали на молодых работу на кухне, уборку территории, туалета. И как все-таки Капешко, Апанасенок, Живодров, Филинов, другие протестовали и защищали свое достоинство отнюдь не парламентскими способами. Ковалеву, Сметанникову доставалось меньше, они в критических ситуациях находили компромисс.

— Было? — спрашиваю.

— Да, — отвечают. — И есть. Но уже не в такой степени. Многие «старики» поняли, что на нас где сядешь, там и слезешь. Да и командование полка сейчас серьезнее занимается этими вопросами.

— У вас, — сказал я тогда, — есть выбор: или вы спустя полгода-год начнете вымещать свои обиды за нынешние притеснения на молодых, или будете относиться к молодым, уважая в них личность, то есть непредвзято, по-товарищески. Потому что, если вы и ваши сверстники в полку не положите этому конец, «дедовщину» не истребить. Одним офицерам сделать это труднее.

И они сами тогда решили, что, как бы им ни пришлось трудно, впоследствии это не отразится на их отношении к молодым товарищам. Архиповского с нами при этом разговоре не было. Но остальные восемь слово, данное друг другу, сдержали.