До части я не дошел. И командир, и комиссар, которых я искал, оказались на полпути от старого командного пункта к новому.

Лицо командира обращено к высокой скале. Она встает из снежного подножия гигантской бурой стеной. От нее вниз идет ослепительно-белый пологий скат. На скате сидят люди, человек пятьдесят, не меньше. Они сидят прямо на снегу в ватных штанах и коротких ватных тужурках. Лица их буры от ветра, вьюг и весеннего солнца. Они сидят на снегу и молчат, сдержанные и суровые у суровой, молчаливой скалы. Это - делегатское собрание коммунистов.

Вечер тих и грозен. Неизъяснимая прелесть молчаливого вечера, синий густой покров морозного неба над белоснежным скатом - вся великолепная строгость скупого северного пейзажа никем, казалось, не замечается. У скалы говорятся строгие речи. Здесь люди суровой решимости. Завтра многие из них могут погибнуть. Они знают это. Они кратко в речи, в которой нет и ста слов, рапортуют о готовности выполнить свой долг до конца.

- Через два часа начинаем, - говорит командир.

- Расходиться небольшими группами, по два-три человека, с перерывами, - заключает собрание комиссар.

Скала одиноко высится над снежным пологим скатом. Люда ушли в ночь. Молчание. Клятвы на верность невидимо лежат у могучего подножия бурой скалы. Коммунисты уходят в бой.

В палатке никто не спит. В маленькой железной печке скупо теплится мелкие березовые кругляши. Они не толще кисти руки. Березка здесь низкоросла и крива. Она лепится по скатам каменистых высот. Ее немного. Нельзя не уважать молчаливого мужества, с каким эта маленькая северянка борется с вьюгой, морозом, неласковой, скудной соками почвой. Ее уважают. Ее любят. И ее рубят. Что поделаешь! Ничего другого нет, а в снегах без тепла погибнешь.

Тлеют дрова в печурке. Вокруг нее немного тепла и еще меньше света. Командир части Солдатов наклоняется к печке, чтобы разглядеть карту. Потом отстегивает две пуговицы в косом потолке палатки и вставляет в образовавшуюся щель вместо распорки прутик длиной в 30 сантиметров. Так холодней, но зато светлей. Сейчас Солдатову нужней свет, чем тепло.

Он еще раз сверяет план боя с картой. Он уважает планы, но, если требует обстановка, изменяет их. План всегда выполнялся бы в точности при одном условии: если бы противник ничего не делал или делал бы то, что хочется составителям плана.

Солдатов откладывает карту. Он знает наизусть каждую отметку на ней. Глаза его - беспокойные и быстрые глаза - глядят неподвижно в невидимо далекое. Подтянутые, сухие щеки, непокорный чуб нечесаных волос, негустые каштановые усы, упрямый подбородок - все напоминает в его облике Чапаева. Сходство дополняют резкая, отрывистая речь и быстрота движений.

Там, у бурой скалы, два часа назад он говорил коммунистам отрывисто: «Наступать как молния», «Вот бойцы: идут, зубами грызут немцев!», «Каждый себе скажет: «Мне лежать нельзя, я должен подойти, возможно, ближе к врагу, чтобы броситься в атаку». Потом он вдруг замечает строго и сдержанно: «Но помните: дисциплина, прежде всего».

Он заставляет всех глядеть на завтрашнее поле боя, именно глядеть, а не зубрить правила боя. Он хочет, чтобы каждый увидел свое движение и только так осмыслил его. Поле боя для него, прежде всего, - движение людей. А он сам всегда с ними, с идущими вперед. Он на наблюдательном пункте, он в батальоне, он в роте, он у минометчиков.

Я видел его в июле прошлого года при штурме одной из высот. Он сидел на невысоком бугорке, наблюдая за штурмом. Роты остановились, залегли. Произошла заминка, и как раз в тот момент, когда она была менее всего желательна. Солдатов вскочил. Он кинулся вниз по скату, туда, в самое пекло. Он шел по вздрагивающей от взрывов земле, прямой, упрямый, стремительный.

- Ну, теперь не остановить, - сказал молодой начальник штаба, глядя ему вслед.

... Я всматриваюсь в лицо командира. Он изменился, и он все тот же - прямой, упрямый, стремительный.

В четыре часа утра мы выходим из палатки. Узкая тропа, пробитая в плотном и сыром весеннем снегу, вьется по лощинам. Бурые камни и кочки выступают из-под снега, между ними лужицы стылой воды. Вода выступает поверх снега и на озерах.

По высотам бьет уже артиллерия. Над головой шелестят снаряды. Кажется, что они идут в воздухе медленно, не спеша. Снаряд, идущий в сторону противника, приятен, снаряд обратный противен. Глухие разрывы «стряхивают каменные головы утесов. Так начинается утро.

На командном пункте батальона два бессонных телеграфиста и начальник штаба. Неподалеку, с горки, бьет маленькая противотанковая пушка. Ночью ее здесь не было.

Ее волокли за несколько километров непролазными снегами упрямые, мокрые по пояс артиллеристы. Ее на руках тащили вверх по скалам. Старший сержант Прокофьев озабоченно хлопочет, устанавливая ее на открытой позиции, на вершине каменистой горки. До высотки, на которой угрюмо высится дзот врага, всего семьсот метров. Пушка Прокофьева долбит их прямой наводкой. На нее обрушивается смерч артиллерийского и минометного огня. Возле колес встают бело-серые столбы разрывов. Но «смелая пушка» продолжает свою разрушительную работу. Никто не покидает огневой позиции. Люди стряхивают с потных лиц мелкие комочки земли и продолжают свое опасное и смелое дело.

Пехотинцы уже идут, ползут по снегу, подступая к горе, на которой стоит вражий дзот. Его надо взять. Во что бы то ни стало!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.