— Значит, у тебя это никогда не получалось, — сказала я грустно. — Я впервые за пятнадцать лет подумала, как ты всегда сложно и красиво говоришь...

— Я всегда говорю искренне, — сказал Витечка. — Может быть, ты чего-то не понимаешь, но это не моя вина!

Эти слова он говорил уже с нажимом, с тихим дребезгом в голосе, на обертонах — вспомнился большой опыт давания мне укорота. Он знал, что надо слегка поднять голос, яростно сверкнуть глазами и круче нажать — и в грохоте приближающегося укорота я сразу же скажу: «Витечка, давай сделаем, как ты считаешь...» Он не знал просто, что у меня была довольно хлопотная неделя, за которую я много чего передумала. Знала, это глупо, бессмысленно, а все-таки спросила:

— А вдруг тебя обманывают? Вдруг никто и не думает брать тебя режиссером в объединение «Фильм»?

— Этого не может быть! — отрезал Витечка категорически. — Ты не представляешь влияния и возможностей людей, которые об этом просили.

— Я представляю себе их возможности. Поэтому и хочу спросить, правильно ли я тебя поняла. Ты возвращаешься домой,, становишься режиссером телевидения, мы счастливы. Мир и благодать, розово-голубая гармония. Правда, какой-то человек пойдет в тюрьму...

— Мы с тобой про это ничего не знаем, — быстро перебил Витечка.

— Ты не знаешь, а я знаю.

— Но мы не можем всю свою жизнь ставить в зависимость от поступков какого-то неведомого нам человека, не умеющего себя вести на улице...

Я вдруг поймала себя на мысли, что мне хочется его избить. Мне никогда в жизни никого не хотелось избить. По отношению к Витечке такое представить себе было невозможно — абсурдное кощунство. Но сейчас я с удивительной остротой ощущала, как мне хочется размахнуться и ударить его изо всех сил по лицу. Он был мне сейчас противнее Шкурдюка, он весь светился ясноглазым, жизнерадостным, здоровым людоедством.

И говорил горячо, напористо:

— Ириночка, поверь мне, я прошу тебя, ты все усложняешь! Все еще может быть замечательно в нашей жизни.

Мне нечем было дышать, ком стоял в горле. Подошла к окну, отворила фрамугу, вдохнула холодный сырой воздух, пахнущий дождем, асфальтом и огуречным рассолом. Но удушье не проходило. Я повернулась к Витечке и сказала задушенно-хрипло:

— Прошу тебя, уходи отсюда! Уходи...

— Что значит уходи? — обескураженно спросил Витечка. — Мы с тобой ни о чем не договорились.

У меня не было сил с ним препираться. Я взяла со стола гитару, подошла к окну, шире распахнула створку и выкинула ее в черную мокрую пустоту. Я видела, как гитара летела, косо планируя, и на полированной ее деке мелькнул фиолетовый отблеск уличного фонаря, и тишину осеннего вечера вдруг разорвал треск и долгий дребезжащий звон лопнувших струн.

Витечка испуганно смотрел на меня, потом встал, повернулся и молча вышел.

Не знаю, сколько времени прошло. Омут воспоминаний, пустыня чувств. Тоска и боль, немота и бессилие.

Потом заявились мои киношники. Крики, толкучка, сопение, суета.

Пока ребята мыли в ванной руки, я сказала Ларионову, нарезавшему большими ломтями торт:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 27
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.