Бес в ребро

— Каким-то чудом в сельпо попало, — кивнул он на пакет. — Угощайтесь... Так что случилось-то?

— Вы помните, недавно в вашей машине произошла драка? Вечером?

Взгляд его напрягся, он с силой вонзил стальные зубы в нежное бело-розовое тельце пастилы, пожевал и ответил неопределенно:

— Да, припоминаю кой-чего... А зачем вам?

— А затем, что у пассажира вашего из-за этой драки вся жизнь пошла под откос...

— Это у которого? Их там много было... — прищурился Глухоманов.

— Вы помните, Юрий Никифорович, кто сел к вам в машину первым?

— Конечно, — уверенно сказал Глухоманов. — Парень такой моложавый, в морской фуражке.

— А что происходило потом, вы помните?

— Да что ж тут не помнить? Слава богу, глаза и уши не отняло... Попросил он притормозить около бабки с цветами, вышел, тут эта компания попрыгала в машину... Ко мне вперед на сиденье уселся такой веселый мордоворот и командует: «Гони, дед, на праздник опоздаем». Я ему говорю: «Успокойся, машина занята». А он мне спокойно: «Да ничего, не возникай, мастер. Двойной счетчик оплачу»... А тут уже и моряк возвратился — аплё, говорит, простите, занята мной машина, я на минуту вышел. Они его посылают — давай, мол, гуляй дальше... Ну, начал он с ними выяснять отношения, все еще вежливо пока, наклонился в открытую дверь и втолковывает. А этот, жлобец впереди, раз — и в лицо ему харкнул. Ну, тот ему, конечно, дал оборотку по всем правилам. А те двое, что сзади с бабой вместе сидели, они тоже выскочили, один из них ему по башке — бах бутылкой! По правде сказать, морячок этот оказался боевой парень. Он его через себя вертанул так, что витрина посыпалась... Шум, крики, визг. Ну, я думаю, мне конец. У меня и так смена кончается, я опаздываю, а сейчас в милицию загребут всех, начнется там — кто, да что, да почему, это до ночи зависну... А нас ведь за это рублем стегают... за опоздание, значит... Думаю, этот парень себя в обиду не даст, и уехал...

— Юрий Никифорович, от ваших показаний жизнь его зависит. В тюрьму его посадили, — сказала я.

— Вот это дают! — ахнул Глухоманов. — А что ж мне делать надо?

— Напишите все, что вы сказали, на бумаге. Он покряхтел:

— Ох, не люблю я с ними связываться...

— Да что значит связываться? Вы же правду говорите. Я ведь не прошу ничего, кроме правды...

Глухоманов досадливо покрутил головой:

— Писать не люблю — смерть! Кабы ты могла за меня написать...

Я развела руками:

— К сожалению, я этого не могу сделать... Это ведь документ...

Еще долго искали бумагу, ручку, и он, усевшись за стол, прилежно и подробно писал свое заявление, в деталях описывал, как и что происходило, потом затейливо расписался, отдал мне лист, спросил: