Бабы

Мужик он был сухой такой, черный, лохматый, а зубы белые - белые; говорил звонко, криком кричал, как с глухими. Он не то чтобы злой, а эдакий яростный. Вышла я от него и - право слово - себя не узнаю, как будто новое платье надела и узко мне оно, пошевелиться боюсь. В голове - колеса вертятся. Начала я с того дня жить как - то ни в тех, ни в сех, и - будто дымом дышу. А хозяин со мной ласков стал.

«Ты, - говорит, - верь только мне, а больше никому не верь. Я тебя не обижу, потише станет - обвенчаемся, жена померла. Ты, - говорит, ходи на никитовы сходки, прислушивайся, чего он затевает. Узнавай, откуда дезертиры у него, кто такие».

«Ладно, - думаю, - ловок ты, да не больно хитер».

Незаметно в суматохе - то и Октябрь подошел. Организовался совет у нас, предом выбрали старика Антонова, секретарем Дюкова, он до войны сидельцем был в монопольке и мало заметный человек. На гитаре играл и причесывался хорошо, под попа, волосья носил длинные. В совете все - богатеи. Устюгов с Игнатом бунтуют. Устюгов - то сам в совет метил, ну - не поддержали его, мало народа шло за ним, боялись смелости его. Петр этот, приятель его, тоже к богатым переметнулся, за них говорит. Прошло некоторое время - Игната убили, потом еще один дезертир пропал. И вот мою полы я, а дверь в лавку не прикрыта была, и слышу, Антонов говорит: «Два зуба вышибли, теперь третий надо». «Вот как?» - думаю, да ночью к Никите. Он мне говорит:

«Это я без тебя знаю, а если ты надумала с нами идти, так следи за ними, а ко мне не бегай. Если что узнаешь, передавай Степаниде - бобылю. Я на время скроюсь».

И вот, дорогой ты мой товарищ, пошла я в дело. Притворилась, будто ничего не понимаю, стала с хозяином поласковее. Он в ту пору сильно выпивать начал, а ходил гоголем; они все тогда с праздником были. Спрашиваю я моего - то: «Что же это делается?» Он, конечно, объясняет просто: грабеж, а грабителей бить надо, как волков. И похвастался:

« - Двоих ухайдакали и остальным тоже будет». Я спрашиваю:

« - Разве Зуева, дезертира, тоже убили?»

« - Может, - говорит, - утопили. - А сам оскалил зубы и грозит: - Вот еще стерву Степаниду худой конец ждет».

Я - к ней, к Степахе, а она ничего, посмеивается:

« - Спасибо, - говорит, - я уж сама вижу, что они меня любить перестали!»

От нее забежала я к Нестеровым, говорю дяде Егору:

« - Вот какие дела!»

Он советует мне:

« - Ты бы в эти дела не совалась!»

А я уж не могу! Была там семья Мокеевых, старик да две дочери от разных жен, старшая - солдатня, а младшая - девица еще; люди бедные, старик богомольный такой, а солдатня - ткачиха знаменитая, в три краски ткала узоры и сама пряжу красила; злая баба, однако меня она меньше других травила. У нее вечеринки бывали, вроде - бабий клуб; раза два она и меня звала. Вот и пошла я к ней от тоски спрятаться. Застала там баб - все бедняцкие жены да вдовы. И прорвало меня:

«Бабы, - говорю, - а ведь большевики - то настоящей правды хотят! Игната за правду и убили, да и дезертира Зуева. Неужто, - говорю, - война - то ничему не научила нас и не видите вы, кто от нее богаче становится?»

И знаешь, товарищ, не хвастаю, не сама за себя говорю, а после от людей слыхала:

удалось мне рассказать женщинам всю их жизнь так, что плакали. Это я и теперь всегда умею, потому что насквозь знаю все и говорю практически. А старик Макеев на печи лежал, слушал да утром же все мои речи Антонову и передал. Вечером хозяин лавку запер, позвал меня в горницу, а там и Антонов, и зятек его, и еще двое ихних, и Макеев тоже тут. Он меня и уличил во всем; прямо сказал: она, дескать, не только вас, и бога хаяла! Это он врал, я тогда о боге не думала, а как все: и в церковь ходила, и дома молилась. Наврал, старый черт! Начали они меня судить, стращать, выспрашивать, хозяин мой уговаривает их: «Она дура, ей что ни скажи, всему верит. Не трогайте ее, я сам поучу». Поучил. Пятеро суток на полу валялась, не только встать не могла, а рукой - ногой пошевелить силы не было. Думала, и не встану. Однако - видишь - встала! Суток через трое владыка и воспитатель мой уехал в волость, и вот слышу я ночью, стучат в окно. Решила: пришли убить! А это Егор Нестеров.

« - Живо, - говорит, - собирайся!»