Совсем немного божественной помады Софья Евгеньевна оставила на губах Наташи, но этот нежный, неведомый ранее вкус почти до самого вечера занимал ее, беспрестанно являя перед глазами белую египетскую спальню, где она массировала Софью Евгеньевну, сверкающее благоухание на трельяже, пронзительно вспыхивающую сережку на покрасневшей мочке, кофейный загар на всех-всех местах красивого тела Софьи Евгеньевны, настенный календарь с обнаженной смешливой японкой.

«Милая девочка... Грудью кормит... Счастливый малыш...» Софья Евгеньевна легла на покрытую простыней кровать.

Наверно, она уснула, потому что Валерий недовольно спросил, почему долго не открывала. В руках у него была огромная, битком набитая сетка. Тяжелая. Валерий, пока нес ее на кухню, переменил руку. Взгромоздив расползшуюся авоську на стол, он крякнул, потянул носом. Запахи были ошпарены морозцем, успевшим куснуться, пока Валерий шел от машины к подъезду. Перемешавшись, поднимались ароматы кинзы, укропа, петрушки, мраморного базилика, поломанных стрелок лука. Салат, какие-то лопушки ничего особого не источали, но их зеленый дух был столь свеж, густ, что принес ощущение праздника.

— Господи, — вздохнула Софья Евгеньевна, — опять Полину вызывать!

— Не развалится.

— Грубишь. Сергею Петровичу ты тоже так отвечаешь?

— А что я сказал?

— Полине много лет, ей тяжело.

Валерий хмыкнул, справедливо полагая, что бабке на старости подфартило: взяли кухарить по-родственному — за продукты. Да сам продукт такой, что по прежней жизни ей полностью неизвестный — в жутко красивых банках и коробках, куда бусы да кольца складывать, а не желе набивать. Если шмат вырезки или консервы в рубли перевести, то Полина по зарплате инженера перекроет. Оно так и есть: старуха банки, коробки и куски толкала соседям, пугаясь даровых денег, от которых народ словно не чаял, как избавиться.

Валерий не завидовал — свое имел. Но терпеть не мог, когда Полина, шамкая, причитала, жалилась на судьбинушку. В расчетный день отвозил ее домой, нес за ней коробку, из которой ведьма еще в машине выкладывала ему что-то. Изображала, что не понимает в иностранном, но всегда оказывалась вшивота какая-нибудь — приправы или соки. Впрочем, черничный, без сахара, Валерий обожал. Неописуемая вещь! От северного соседа.

— Как это понять? Странная упаковка.

— На рынке были. Сергей Петрович шмон навел.

— Боже, что за выражения! — Софья Евгеньевна слегка шлепнула Валерия по лбу. Ладошка, окатив знакомым запахом, закрыла ему глаза, остановилась у рта. Он поцеловал ее и потерся щекой, держа в руках влажный, расползающийся газетный кулек с клюквой, из которого с каменным стуком сыпались на стол мороженые ягоды.

— Брось это. Потом, — сказала Софья Евгеньевна, норовя выскользнуть из блескучего халата.

Первым Валерий никогда и намека не делал, хотя за год, казалось, можно было установить равноправные отношения. Но тут случай особый, надо ли объяснять...

— Сейчас... бес рыжий... Легостаев... внизу дежурит... — Захлебываясь от поцелуев, Валерий для убедительности изобразил Илью Муромца с картины Васнецова.

— Плевать, — прошептала Софья Евгеньевна, смежив ресницы. Валерий еле успел ее подхватить.

— Заложит, — напрягая дыхание, выдохнул он.

— А мы ему — три-та-ташки! — засмеялась Софья Евгеньевна. — Легостаев его фамилия? Рыжий?

В постели Софья Евгеньевна теперь уже не пугала Валерия своей откровенностью. Он принял игру и сам старался вызвать ее изумленное «О!».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.