1

Отчим, взявший мою мать в жены, когда мне было всего полтора года, человек вполне доброжелательный, однако твердо убежденный в том, что моя судьба - это его наиглавнейшее дело, стал моим недругом, и о нем я мог говорить только с горьким смехом.

Как я теперь понимаю, отчим хотел от меня почтительности и признания его могущества, которое давал ему его труд - производство фанерных чемоданов. Но он, кажется, хотел еще, чтобы бесконечны были обожание и преклонение его жены, то есть моей матери, и чтобы я всегда был послушен, кроток и подчинен ему. Нашествие на мою свободу началось разговорами о том, как дается копейка, и что человек без ремесла никто, и что иные в пятнадцать лет копали землю и носили тюки с грузом. А в ту весну, когда я закончил семилетку, отчим стал усаживать меня за делание чемоданов, то есть сперва я просто сидел и глазел, как мастерит он, потом стал попиливать и постругивать. К нехитрому делу я оказался способен и вскоре сколотил чемодан.

И вот, когда я сколотил свой первый чемодан, меня как осенило: да ведь это означало, что я обрету свободу! Мне не нужно будет выслушивать сентенции, как дается копейка, я могу не смолчать, когда мать начнет перед ним раболепствовать, я способен пригрозить уходом из дому и уйти!...

Но оказалось, что, устремляясь таким образом к независимости, я сам же способствовал собственному закабалению - слишком уж пылко и рьяно взялся за дело и вскоре сколачивал чемоданы нисколько не хуже отчима, а раскрашивал даже получше, чем он. Слава богу, говорила мать, теперь - то сынок знает ремесло и можно кончать с учебой.

Отчим бесцеремонно и грубо стал будить меня на заре и, если я медлил, больно трепал меня за уши, а усадив за работу, уходил в мечеть.

Они с матерью считали, что дальше учиться мне ни к чему. Но я - то хотел учиться! Нет, я не был вдохновенным отличником, я считался средним учеником, и мне, как всякому среднему ученику, тягостны были занятия, но школу я любил, точнее, любил учительницу литературы Татьяну Яковлевну. Или, еще точнее, любил свое будущее и тот день, когда однажды, взрослый и, может быть, уже седой, приехал бы в наш городок и остановился возле памятного дома. Окно во втором этаже было отворено настежь, и кто - то играл на фортепьяно, рассеянно и грустно, может статься, глядя в розовый воздух вечера.

Болезненная, одинокая женщина, наша Татьяна Яковлевна жила бурной жизнью в мире литературных образов, стихов и былин. Еще в пятом классе мы были захвачены ее протяжным, звенящим силою и чувством чтением.

В те поры мы сплотились в литературный кружок и занимались в нем не только декламацией былин, но каждый, кто приходил на кружок, приносил тетрадку с собственным сочинением. Потом все гурьбой мы устремлялись на улицу, любая погода была нам нипочем.

И вот однажды мы невольно остановились возле старого бревенчатого дома. Окно во втором этаже было отворено настежь, и кто - то играл на фортепьяно, рассеянно и грустно, может статься, глядя в розовый воздух вечера.

- Вы закончите школу и уедете кто куда, - плавно и мягко, как бы под аккомпанемент звуков, заговорила Татьяна Яковлевна. - Через много лет вернетесь в городок - кто поэт, кто летчик, кто капитан дальнего плавания, - и вы остановитесь возле этого дома и вспомните, как когда - то, очень давно, во втором этаже этого дома играли на пианино...

Я пришел к этому дому буквально на следующий день, и вдруг какая - то былинная потусторонность звуков, какая - то почти что материнская их жалость словно притронулась к моей измученной душе. Мое частое, отрывистое дыхание понеслось к этим звукам, глаза устремились вверх, как бы в небо, и увидели распахнутое окно и над ним резные наличники.

Золотоволосая девочка выглянула из окна второго этажа. Наверное, ее рассердил мой восторженный взгляд - она быстро скрылась, но звуки музыки, которые полились вслед за тем, мне почудилось, были милосердны.

Я стал пропадать возле того дома. В определенный час девочка выходила из ворот, покачивая в руке нотную папку, а я шел за нею вплоть до самого здания с вывеской «Детская музыкальная школа». Так прошло несколько дней, и она уже знала, кажется, своего провожатого. Она словно бы ненароком оборачивалась, и я замечал ее мимолетную улыбку. Я встречал ее с мамой, она глядела на меня при маме строже, смирной, но и лукавой, и опять улыбалась как бы чему - то своему. Но я - то знал: она улыбается мне!

Я делал чемоданы. Наверное, я стал уступчивее, наверное, отчиму казалось, что я весь в его власти. Но это была дань. Я должен был кому - то платить дань за счастливую возможность простаивать часами возле того дома, провожать на расстоянии золотоволосую девочку.

Раз уж я делал чемоданы, то должен был нести их на базар и просиживать там до тех пор, пока кто - то не купит. И я ходил и просиживал у ветхого заборчика под наклонным щелястым навесом. Меня бесцеремонно, свойски окружали нахрапистые базарники. От них пахло вином, чесноком, луком.

Моя отчужденность злорадно тянула их ко мне, и эта тяга могла бы обернуться и добротой, если бы я оказался общительней. Однако все же я вступал с ними в пай, и мы покупали вино и пили. Однажды, не смея показать свою слабость, я выпил столько, что мне сделалось дурно. Совершенно опустошенный, я вернулся под навес, чтобы продать еще один чемодан. Видел я смутно, только с отвращением ощущал, как густо пахнет ваксой, потом пылью, и с равнодушием осознавал, что сегодня ничего не продам.

Вдруг передо мною встал отчим.

- Деньги? - сказал он.

Я бесстрастно, безжизненно махнул рукой. Он наклонился и коротко ударил меня по лицу. Я не шевельнулся, и мне показалось, что он, ожидая отпора и не получив его, вдохновился какой - то злобной отвагой. Отчим сдернул меня с места и стал хлестать беспощадными, словно бы восторженными ударами.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.