Шатаясь, я встал наконец и поднял чемодан; что я хотел сделать - не знаю, не успел понять, потому что над серой зловонной пылью базара взошла хрупкая золотоволосая головка - я выронил чемодан. Вот тут уж я смог убедиться в том, что девочка меня знает, хотя, может быть, ее остановила дикая сцена и мой жалкий вид. Она замедлила шаги, остановилась. И тут же прозвучал властный, непререкаемый голос ее матери: «Ступай же, иди отсюда!»

Девочка еще оглянулась, последним взглядом, я увидел в лице ее жалость, разочарование и еще что - то угасающее, - что - то самое главное угасло... Я со стоном пнул чемодан ногой и, не взглянув на отчима, пошел вон из толпы. Люди расступались передо мной. В какое - то мгновение мне захотелось повернуть назад, но я продолжал идти.

Миновав окраинные домики, я оказался в степи и вдруг почувствовал, как я устал за сегодняшний день. Я сошел с дороги, лег в траву и мгновенно уснул. Мне показалось, что я тут же переборол сон, но нет - солнце уже склонялось к далекому кургану, а ветерок насытился прохладой. Голод мучил меня. Я двинулся дальше, по целине, и вскоре оказался перед толстой каменной стеной кладбища. Я пролез в пролом и пошел такой уютной, такой нежной тропинкой вдоль стены, слегка оскользаясь на гладкой длинной траве. Направо были надгробия - каменные, массивные, легкие, из металла, с красной звездочкой, или просто насыпь, придавленная плоским камнем без надписи. Чем дальше я шел, тем чаще попадались одинокие и скромные каменные стелы, и на них была арабская вязь, а пониже русскими буквами обозначались имена усопших - для детей, которые не знают арабского письма, чтобы при желании они могли отыскать могилы своих родителей.

Я почему - то подумал, что на кладбище не страшно и заночевать.

2

Утро было великолепное, чистое. Голод сразу же дал о себе знать и даже будто, взбодрил меня. Я вскочил, потянулся и ринулся к пролому, через который проник вчера на кладбище.

В первом же ларьке купил пирожков и конфет. Институтский скверик за железным решетчатым забором показался мне подходящим местом для утренней трапезы, и я очутился среди акаций, карагачей и сирени. После еды захотелось курить. Побуждаемый этим желанием, я побрел к зданию института. Престарелая, обитая гниловатой жестью дверь черного хода открыла вдруг уходящую вверх лестницу с гладкими и выпуклыми, словно шея коня, как бы лощеными перилами.

На верхней площадке было матово и светло, ее с какою - то лунной полнотой освещало высокое окно. Полуотворенная двустворчатая дверь встретила меня. Потянув на себя витую медную ручку, я вошел в зал со множеством стеклянных дверей. Зал имел вид запустелый и привел меня в вострог. Звуки, производимые моими шагами, с шуршанием пластались по замусоренному полу и словно закатывались в неразбериху углов. Я пошел краем, заглядывая в стеклянные двери. В комнатах висели таблицы с изображением животных, стояли столы, кафедры, шкафы с инструментами, чучелами птиц и животных. Миновав зал, я снова наткнулся на лестницу, уже винтовую, она поманила меня в темноту, и я отважно ринулся в нее. Еще более затхлые, дикие запахи клубились впереди, и мне мерещились бог весть какие переплетения света и теней... Это был чердак. Стайка воробьев порхнула передо мной и вылетела в отверстие крыши, ветряные шорохи электрически прошлись стремительными зигзагами по всему пространству и породили уйму звуков, присущих только чердакам. Среди ветхости, давней нетронутости плеснуло вдруг желтым светом свежеструганое дерево. Во мраке я различал загородку из досок, разделенную внутри короткими деревянными рейками на квадраты. Вдоль реек насыпана была пшеница, один из углов отгораживала черная занавеска. Значит, чердак занят мальчишками, придумавшими какую - то игру.

Только я так подумал, как внизу скрипнули ступеньки лестницы. Но так увесисто и грузно мог ступать только взрослый и очень тучный человек. Я спрятался за высокими бумажными мешками, от которых пахло карболкой. Меж тем человек взошел наверх, сделал два - три шага, остановился и, как мне почудилось, принюхался. Затем произнес в пустоту:

- Кто здесь? Я молчал.

- Кто здесь? - повторил голос, в нем теперь слышались нотки игры. - Все ходы перекрыты, лучники откроют огонь, как только ты попробуешь улизнуть.

Я вышел из укрытия. И, кажется, напугал человека в толстовке из вельвета, в широких, вздутых на коленях штанах. Не то чтобы он действительно испугался, но, кажется, ожидал увидеть мальчишку, а тут появился великовозрастный оболтус.

- Что ты здесь делаешь? - спросил человек в вельвете. - Что тебе надо?

Я медленно ответил на его вопросы: - Ничего мне не надо. Ничего я не делаю. - И не сводил с него глаз; он был огромен, тучен, и лицо его, тоже очень крупное, не имело особых, характерных черт. Но имело странное выражение, как если бы он говорил: «Зачем вы обижаете маленьких?»

- Как тебя зовут? - спросил человек.

- Сашка, - ответил я. Не знаю, почему я назвался этим именем. Может быть, это было своего рода защитой. В городке было три знаменитых Сашки: Сашка - вор, с золотыми фиксами; Сашка - таксист; и еще один Сашка, просто цыган.

- Значит, Саша.

- Сашка, - упорно повторил я.

- Ты... ничего там не трогал? - спросил толстяк, даже не поглядев туда, но я понял, что он имел в виду и что все его беспокойство было именно за тот уголок, отгороженный досками.

- Я ничего не трогал, - сказал я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.