успел над братской могилой отзвучать оружейный салют, в Москве раздалось распоряжение командующего ВВС округа «хватать всех подряд», и тотчас новая команда отправилась гонять шайбу.

Для характеристики, думаю, достаточно. Конкретные же мотивы... Во-первых, был он, несомненно, в отца, злопамятен. За год до того Нину уговорили перейти в ВВС: жена-де авиатора, неудобно... Она согласилась. Но ей не понравилась обстановка в клубе. То, в частности, что, когда открывали манеж и были в честь этого назначены всемосковские состязания по преодолению препятствий, «полосатые», подчиняясь приказу, ночью, тайком от конкурентов, репетировали прохождение трассы — получали незаконную, неспортивную фору. Нина вернулась в «Пищевик». Василий вряд ли это забыл, но это мотив частный. Общий же, убежден, — зависть. С одной стороны — летчик № 1 в ореоле всенародной славы и любви, крупный авиационный военачальник, умный и удачливый тренер, красавец и богатырь, с другой — летчик заурядный, командир — тоже, человек и внешне мелкий, неказистый, если какой славой овеянный, то лишь отцовской. Перед ним заискивают, лебезят, Громов же и по отношению к «самому» вел себя с гордым достоинством.

Несколько документов.

Из письма М. Громова на имя военного министра: «Прошу Вашего решения не применять ко мне приказ №108-39 и считать жеребенка Фиделио-II моим собственным... Мать его Дида приобретена мною не в воинской части, на довольствии не состояла. Жеребенок рожден не в воинской части. В жеребенка я вложил много личного труда с экспериментальной целью». (Как видите, лошадей пытались реквизировать уже на основании официального документа, и следовало доказать, что Дида и Федька ели не казенный овес).

Из заключения комиссии, назначенной по просьбе М. Громова (состав — профессор полковник Г. Домраков, профессор полковник И. Медведев, профессор И. Лакоза и др.): «Жеребец Фиделио-II гнедой масти, 1949 г. р. в данное время находится в работоспособном состоянии и в хороших тренировочных кондициях. Комиссия находит интересным опыт М. М. Громова по направленному подбору и воспитанию спортивной лошади в период ее формирования».

Не удовлетворясь этим, Громов пошел на прием к Т. Д. Лысенко, зная, каким влиянием тот пользуется «наверху». Потому ли поначалу «народный академик» его поддержал, что. усмотрел аналогию между превращением Федьки в прыгуна и, скажем, ржи в пшеницу, или ему понадобился для иных каких-то своих целей авторитет Героя, — неизвестно, однако он попытался позвонить Г. М. Маленкову. Не дозвонился, правда. Впрочем, тотчас отрекся от попыток — узнал, кто противится эксперименту. Вернувшись с приема, Михаил Михайлович (по словам жены) коротко и брезгливо бросил: «Дрянь человек».

И, наконец: «Товарищу Маленкову Г. М. Я вынужден отказаться от эксперимента... Отказаться потому, что вопрос не решается так, как его нужно решать, и мне теперь стало ясно, что его никто и не решит. Постановка вопроса в данном эксперименте имеет далеко не первостепенное, но все же государственное значение. Решить его судьбу могли Вы, как мне сказал Климент Ефремович. Он — единственный человек, который меня принял и выслушал после долгих страданий. Я обратился к Вам, в ЦК, считая, что член партии может и должен искать правды в партии и ее ЦК по любым принципиальным вопросам. Так я думал. Но я чувствую себя оставленным в пустыне».

Этими горькими, но словно свысока — с высоты своего гражданского горя — выговоренными секретарю ЦК словами можно бы и закончить повествование. Но вернусь к тому, с чего начал. «Ни перед кем не виновато время», — написал когда-то поэт Николай Тарасов. Время как философская категория и как общежитейская (секунды, дни, годы, века), разумеется, нейтрально. Иное дело оно как вместилище событий и решений. В этом случае мы увидим и ржавые пятна крови на жухлых календарных листках, и тень решетки. В моей истории никто не арестован, если не считать лошадей, не пострадал, если не считать душевных страданий...

Но можно ли их не считать?

Пульс описанных событий трудно ощутить вне времени и пространства, живой жизни спорта в целом. О подвигах, о славе наших первых олимпийцев написано много и справедливо, о горестях — гораздо меньше. Вот, скажем, тот эпизод, в Хельсинки, когда на одном из этапов футбольного турнира наша сборная встречалась с югославской, вырвала ничью, и была назначена переигровка. И тут, как пишет в своей книге «Трудные дороги к Олимпу» Н. Н. Романов, «поступила телеграмма от И. В. Сталина с заданием ознакомить с ее содержанием всех футболистов... К сожалению, на игроков она оказала слишком сильное психологическое воздействие и вместо уверенности породила нервозность».

История с телеграммой отчасти загадочна. Во всяком случае, сами футболисты той сборной (в частности, парторг команды Ю. Нырков, В. Николаев, А. Башашкин, И. Нетто) отрицают этот факт. И все же есть веские основания утверждать, что документ существовал. Но дошел лишь до группы высокопоставленных функционеров, которые после этого создали вокруг команды атмосферу нездорового ажиотажа. Все они в той или иной мере делили ответственность за результат матча с соперником не обычным, но представлявшим страну, недавно союзную в борьбе против фашизма, а ныне с нелегкой сталинской руки ее руководство именовалось «кликой Тито — Ранковича»...

Наказание за проигрыш оказалось неправомерно тяжело. Старший тренер сборной Б. В. Аркадьев был снят с работы, лишен почетных званий, команда ЦДКА расформирована, разогнана, и никогда больше не восстановился в своем прежнем облике победоносный армейский клуб, так много давший отечественному футболу: потери от этого акта произвола, если вдуматься, очень и очень велики.

Но почему ЦДКА? Н. Н. Романов в своей книге мотивирует это тем, что армейцы составляли основу сборной. Это неправда — их в составе было всего четверо (А. Башашкин, Ю. Нырков, А. Петров и В. Николаев). Неправда и в его утверждении, что Борис Аркадьев «не заметил (или не захотел взять на вооружение) то новое, главным образом в тактике игры, что показали наши соперники». Сегодня общепризнано — Аркадьев в теории и практике опередил целую эпоху, по его трудам училась футбольная Европа. Вина его состояла лишь в том, что был он тренером ЦДКА.

Юный болельщик, я многого не знал. Сейчас же, когда спрашиваю о причинах случившегося компетентных в те годы лиц, они смотрят на меня как на младенца и называют некую закулисную в этом деле фигуру. Вот-де кто подбил «лучшего друга советских физкультурников» на карательные меры. Кстати, когда тех же лиц я спрашиваю, почему, за что в первые дни войны были арестованы и сосланы братья Старостины — Николай, Андрей, Александр, и, лишившись мозга и сердца, послевоенный «Спартак» долго не мог оправиться, называют ту же фигуру.

Домыслы, слухи? Похоже, что нет. В конце 60-х годов старый правдист, известный военный корреспондент Мартын Мержанов, отдавший последние годы жизни юношескому увлечению футболом, основавший еженедельник «Футбол» (еще не «Футбол — хоккей»), доверительно поведал мне, что давным-давно, в двадцатых, ему довелось судить матч двух любительских команд ВЧК — ОГПУ. В одной из них выступал хавбеком неплохой игрок, но очень грубый. Настолько, что в первом тайме Мержанов удалил его с поля. А в перерыве в судейскую пришли знающие люди и сказали: «Ты, паренек, зря так поступил, этот человек набирает большую силу, ты уж как-нибудь исправься». И в нарушение всех правил Мержанов вернул его на поле. После чего до лета 1953 года жил под дамокловым мечом.

Когда я вспоминаю Мержанова — кряжистого, даже коряжистого, с лбом, подобным бронеколпаку, и дальнобойным взглядом, с сучковатой палкой, то понимаю — страх может быть незаживающей раной.

Фамилия хавбека была — Берия. Мало кто знал о его меценатстве, не видели его на трибунах. И не вина московского «Динамо», команды Хомича, Карцева, Бескова и других замечательных спортсменов, что, пользуясь привычными мерами, он избавлял их от конкурентов.

Косвенным подтверждением догадок служит эпизод выступления на той Олимпиаде наших конников. Они опозорились вдрызг. Перед торжественным закрытием на главном поле все попадали с лошадей, те убегали, всадники их ловили под смех трибун и ироническое «О, казаки!» Гавриил Буденный (надо ж ему было оказаться однофамильцем на весь мир известного командира Первой Конной) из 24 препятствий сбил 21. Но там кар не последовало, поскольку и шефом конников ВВС, да и тем, кто, несмотря на всеобщие опасения, настоял на участии их в Олимпиаде, был Василий Иосифович.

Осталось несколько строк — о дальнейшей судьбе моих героев. Фиделио-II попал в другие руки, сломал ногу и, как суждено в этом случае лошадям, был пристрелен. Нина Георгиевна на Диде выступала еще долго (только М. М. Громов ее не тренировал — оставил конный спорт), потом лошадь отдали на конезавод, где она не пришлась ко двору, мыкалась в Москве, в Молдавии, опять в Москве, хозяйка об этом не знала и внезапно обнаружила в прокатной группе — тощую, с опухшими ногами и обломанными копытами. «Никому не было дела до Диды моей. Она смотрела на меня долго-долго, не узнавая, и вдруг у нее вырвался протяжный вздох — словно вопрос: «Где же ты была столько времени?»

Нина Георгиевна не в силах продолжать — плачет.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.