Андрон из мерзлой избы

Андрон бросился к берегу, хотел сына к груди прижать. А у того в зубах папироска торчит. И сжал свою радость Андрон так, что больно стало.

- Пошто прикатил? - сурово спросил он.

- К тебе... - Сын легко выпрыгнул из катера и остановился, озадаченный таким приемом.

- Нечего тебе здесь делать. Вертай на своей тарахтелке обратно.

- Тятька, пошто гонишь? - тихо сказал Федя. - Соскучился я по тебе. Не чужие ведь мы с тобой.

- В одну веру с собой отца записать хочешь? Не поддамся тебе, не поддамся, - как камни, бросал Андрон в сына тяжелые слова. И чем больше говорил, тем сильнее нарастало озлобление. Не на Федю, а на свою неуютную, одинокую жизнь, на свою тоску по теплому слову. Понимал, что говорит не то, а остановиться не мог.

Федя выбросил папиросу. Окурок шлепнулся о мокрую гальку, зачадил.

- Одичал ты совсем, тятька... Неужели себя переломить не можешь? Не пень ведь ты - человек. Выбрось из головы свою дурь! - У Феди потемнели глаза. - К тебе по-хорошему, а ты лаешься.

У Андрона перехватило дыхание. Не было у сына смирения, не было уважения к отцу, сломать хочет. Андрон показал рукой на моторку.

- Эх, тятька, видно, разум у тебя здесь, в Мерзлой губе, мыши съели. Не злобись, сейчас уеду...

Тарахтел мотор. Катер, переваливаясь на мертвой зыби, огибал мыс. Сзади оставался широкий пенный след. Хотелось плакать, а внутри было пусто. Даже слез не было. «Не поддамся, не поддамся», - твердил кто-то чужой Андрону.

А сын уже скрылся из виду. Раньше хоть надеждой Андрон жил, а теперь и ее не стало.

Дни бежали, похожие друг на друга. Сильные руки привычно делали работу, губы по-прежнему шептали молитвы. Только Андрон понимал, что не те стали молитвы. Слова были те же, а вера пропала. Всю жизнь бог становился на пути у Андрона. Если бы не он, разве Федя уехал бы из Мерзлой губы? Душа пересыхала, как ручей в жару. Вместо светлом, проточной воды обнажалось серое, глинистое дно, на котором ни травинки, ни. зеленого листика.

«Видно, помирать надо», - решил Андрон и стал себе домовину мастерить. Подходящая колода была заранее припасена. Просторную домовину сделал себе Андрон, чтобы в последний час не тревожились натруженные кости.

Но сильное тело не хотело умирать. По-прежнему Андрон выезжал на рыбалку, заготовлял плавник для топлива, чинил снасти. «Помирать собирайся, а рожь сей» - эта пословица вспомнилась Андрону, когда он, возвращаясь с корзиной рыбы, наткнулся на домовину. «Ишь, до чего дожил, сам себе смерть зову», - с неожиданной злобой подумал он и тут же затащил домовину в сарай, в темный угол. Больше он к ней не притрагивался.

Однажды осенью Андрон выехал на рыбалку подальше в море.

Выбрав приметное место возле пологого мыса, похожего на щуку, Андрон бросил в воду четырехлапчатый кованый якорь и стал выметывать снасть - длинную веревку с крючками на крепких поводках. Когда полкилометра веревки ушло в воду и на волнах закачались два красных буя с флажками, Андрон разогнул онемевшую поясницу. Теперь можно было отдохнуть часа четыре.

В карбасе Андрон чувствовал себя так же привычно, как в избушке. Под кормовым сидением в ларце нашелся анкерок с водой, вяленая треска и сухари.

После еды Андрон задремал на широкой скамейке, подложив под голову запасной пробковый буй.

Соленые брызги разбивались о борта и взлетали вверх мелкой водяной пылью. Капельки воды жемчужинками запутались в бороде Андрона, в мохнатых бровях. Ветер, соленый, крепкий, пахнувший свежестью, обдувал его, заставляя дышать глубоко и спокойно. Когда озорная волна ухитрялась перебрасывать через борт пригоршню зеленой воды, Андрон открывал глаза и смотрел на море, как смотрят родители на расшалившегося мальчугана, с осуждением и любовью.