Думал ли девятнадцатилетний лейтенант Анатолий Ананьев, побывавший не раз в самом пекле боев, в двух шагах от смерти, что придет такой день, когда сорок лет отделят его жизнь от конца войны? Наверняка не думал. Молодость не умеет заглядывать далеко вперед, туда, где она кончается и наступает иная, зрелая пора. Молодость знает, что она проходит, кончается, что есть ей предел, и все равно верит в то, что она вечна. Но годы идут, и уже не твоя, а чья-то другая молодость живет в этих заблуждениях.

Прошло четыре десятилетия после войны, бывший воин стал известным, любимым в народе писателем. Казалось бы, теперь-то уж молодость в прошлом, в воспоминаниях. Спасибо ей, что была до безоглядности отважна в войну, что помогла потом поверить в свой талант, взяться за перо и рассказать людям... нет, не рассказать, не поведать, а распахнуть широко двери в чужие вроде бы, а на самом деле в такие родные и близкие человеческие жизни. Я не преувеличу, если скажу, что и сейчас молодость движет его пером, до сих пор она главный заряд его жизни. Не случайно на одной из встреч с читателями ему был задан такой необычный вопрос: «Вы были тяжело ранены на фронте, и у вас столько серьезных дел, особенно творческих. Скажите, как вам удается поддерживать свою физическую форму? Может быть, спортом?» И он чистосердечно ответил: нет, не спортом — работой, хотя спорт, конечно, замечательное занятие. Но спорт приносит физическую радость, а работа — счастье. И это счастье не только осознание того, что ты властен над собой, приносишь пользу обществу, но и особое состояние души. «Только счастливое состояние души дает человеку здоровье и долголетие», — сказал он тогда своим слушателям. Этот афоризм, на мой взгляд, безупречен даже в медицинском смысле. Бездельник, завистник, как правило, больной человек и духом, и телом.

А ему от природы достался характер упорный, жизнерадостный и добрый. Трудолюбие придет потом, позже, хотя уже в раннем детстве познал и труд в поле под палящим солнцем, и тот, что за партой, в сельской школе, куда явился раньше положенного срока. В тот год в первый класс пошла сестра Нина, и то, что шестилетний Анатолий увязался за ней, никого не удивило: проводит сестренку и вернется. Но он сел за парту и остался в классе. Школа увлекла, учился истово до той самой поры, пока в их край не пришел голод. Страшное это дело, когда дети перестают бегать и смеяться. Голод особенно страшен детям, потому что в первую очередь косит их.

Через много лет это первое тяжелое жизненное испытание отзовется в его книгах. И даже кое-кому покажется, что слишком много у некоторых героев Анатолия Ананьева заботы о хлебе насущном. Не затмевает ли этот хлеб пищу духовную? Как будто без хлеба, без этой основы жизни возможна ее красота, осмысление, духовность. Конечно, не хлебом единым жив человек. Но прежде всего хлебом.

Все творчество Анатолия Ананьева пронизано пережитым. Нет в его книгах ни одного персонажа, которого бы он, что называется, сочинил. Даже его первые рассказы, посвященные гражданской войне, которую он не застал, родился позже, нельзя назвать выдуманными. Гражданская война, хоть и была далекой, жила в крови его поколения. Все, что окружало с детства, таило в себе отголоски той войны, обучало душу. И раненный на этой войне отец, и земля Семиречья, и комиссар Фурманов были для него тем живым миром гражданской войны, который он постигал с детства. Поэтому так Горячо принял эти рассказы читатель, а критика отмечала, что они пронизаны суровой правдой жизни, овеяны духом непримиримой классовой борьбы, свойственной той огненной эпохе. Пройдет время, и писатель создаст книги о Великой Отечественной — «Малый заслон», «Танки идут ромбом», «Версты любви», и читатель узнает в новых героях тех красных бойцов, бесстрашных, мужественных, верных Отчизне. Потому что они солдаты одной армии, одной идеи. Не случайно в героях книг Анатолия Ананьева читатели видят своих друзей и родных, просят в своих письмах писателю рассказать подробно, как они воевали и погибли. И писатель отвечает, рассказывает о своих дорогах войны и боях; «видимо, поколение наше было таково, что в главном мы были похожими».

Их было ровно сто, молоденьких офицеров-артиллеристов во главе с капитаном. По ускоренной программе они закончили училище и теперь следовали на фронт. Самый младший из них — Анатолий Ананьев, которому с трудом при выпуске подобрали офицерскую форму. Кто-то на ходу пошутил: «Ну, чего расстраиваешься, Ананьев, противогаз-то впору». А ему было не до шуток. Он вообще с юности слыл серьезным человеком. Ехал в товарняке и переживал, что так медленно движется состав. Если бы побыстрей двигались, давно бы уже уничтожали врага. У него вообще были довольно четкие представления о войне, и теперь он переживал, что многое не совпадает. Не знал он, как и его товарищи, что скоро им придется стать участниками великой битвы на Курской дуге. Впрочем, великие битвы становятся великими уже после боев, это имя им присваивает история. Тогда же ни солдаты, ни младшие командиры не знали, какая ставка сделана на эту битву. Для Гитлера это была последняя надежда повернуть ход войны, фашисты рассчитывали взять реванш за Сталинград. Только через много лет раскроются засекреченные военные планы этой битвы с обеих сторон, и бывший младший лейтенант Ананьев, принявший боевое крещение на этой земле, поведает людям, как здесь все было: как закрывали небо и солнце самолеты, как двигался черный ромб, как погибали, побеждая, советские солдаты.

«Мы шли в бой, чтобы жить вечно», — сказал, вспоминая эти дни, Анатолий Андреевич. В этих словах был ответ и тем, кто пытается доказать: мол, погибать на войне советским людям ничего не стоило, психология у них такова, что человеческая жизнь не имеет особой цены. Потому и погибали они без страха и боли. Цинизм всегда идет об руку с ненавистью. Только ненависть может утверждать подобное. Эта ненависть сегодня не всегда брызжет желтой слюной, она знает, на какой крючок можно подловить слабую молодую душу: тут и маечка с наклеечкой, и поп-музыка, и пресловутая раскованность — «давайте освободимся от всего человеческого, не будем сдерживать свои животные инстинкты». И не найдешь тут иного объяснения, кроме того, что враг по-прежнему люто ненавидит нас.

...Были первые бои и медаль «За отвагу», полученная перед строем. И переправа на плотах через Десну. Снаряд угодил в плот. Тяжелая, холодная вода. И мысль: нельзя погубить полушубок, потому что никто не ждет тебя на берегу с запасной шинелькой. А потом были новые бои. И перед боем за Новозыбков — заявление о приеме в партию. А после боя им вручали кандидатские карточки. Нет, это было не быстро. Бой — всегда вечность, когда гибнут рядом товарищи. Особенно запомнились бои под Калинкови-чами. Потом его роман «Версты любви» увековечит эти места до малейших географических подробностей. Село Озаричи, куда они направились, освободив Калинковичи. Выбить всех фашистов из этого села никак не удавалось, граница между нашими и врагом пролегла через центр Озаричей. Зима, январь. Вошли в хату, там еще печь теплая. И вот среди ночи наша пехота пошла в наступление. А подразделению Ананьева команды наступать не было. Но ведь и ждать в теплой хате, как там пехота справится, невозможно. Что же делать? Выводить без команды на боевые позиции пушки? Тут он принял самостоятельное решение: к орудиям! И вовремя принял, потому что фашисты прорвались через болото. В этом бою его тяжело ранило: разрыв снаряда убил двух наших солдат и оставил тридцать три осколка в его теле. Фашисты уже отступали, когда его стащили в подвал, и там он в ожидании санитаров продолжал командовать боем, передавал с нарочным огневые расчеты. Когда его несли на носилках, плакал от досады: бой кончается, победили — и на тебе, в санбат.

Во фронтовом санбате его долго держать не стали, не такие были раны, чтобы могли его вылечить здесь. Повезли через всю страну в госпиталь. В дороге началась гангрена. Девять месяцев провалялся в госпиталях Иркутска и Читы, прежде чем врачи поставили на ноги. И не было дня, чтобы не думал он о своей батарее. Но вернулся, так чаще всего бывает на войне, уже не в свою часть, а в другую.

Девятое мая встретил в небольшом австрийском городке Пургшталь. Словно впервые огляделся и увидел: весна, сады в цвету, небо голубое, а тебе еще нет полных двадцати, молодость. Но сам себя ощущал бывалым солдатом, человеком с большим жизненным опытом. Недаром же именно его незадолго до этого назначили военным комендантом венгерского городка с таким смешным именем Папа. Переводчик был прикомандирован к нему из местных жителей, старательный. готовый услужить. Приходит однажды и говорит:

— Господин комендант, есть тут у нас один фашист, вчера видел, прячется в городе.

Привели «фашиста». Оказался он пастухом. Тяжелобольной человек, с молодых лет освобожден от военной службы. Жена его объяснила, что пообносился он, а тут везде немецкая военная одежда валяется, вот муж и напялил ее на себя. Пришлось коменданту спросить у переводчика, почему ввели его в заблуждение. И тот ответил:

— Вы же военная власть. Вам же все равно надо кого-то ловить, наказывать, чтобы все остальные боялись.

Вот это было самое чужое и непостижимое — психология, мировоззрение людей, воспитанных иным социальным строем. И это было самым поначалу трудным в общении с населением. Не могли люди сразу поверить в гуманность наших военных законов, которые строго карали насилие и охраняли мирных жителей.

Я спросила Анатолия Андреевича, а каким был для него День Победы сорок лет спустя. Он ответил:

— Праздничным, радостным и, конечно же, с болью в сердце. Потому что нашей Победой завершилась большая и тяжелая война. Это были годы кровопролитных сражений, и многим не довелось увидеть ни одного майского победного праздника. Я был 9 мая в Праге, видел ликование народа, слышал благодарные слова советскому народу, который четыре десятилетия назад освободил столицу Чехословакии. И так случилось, что вечером этого же дня я уже был в Москве, смотрел салют, был в кругу своих родных и близких. И мы вспомнили, как водится в этот праздник, войну и самый первый день Победы. Какими мы были тогда молодыми, как верили, что на земле закончилась последняя война! Всем хотелось в это верить, потому что кругом дымились руины и невообразимым безумием казалось повторение войны. Но прошло не так уж много времени, и мир понял, что Победу надо защищать. Как свою честь, как свое будущее, как жизнь. Империализм не отступил, сущность его осталась та же, и он всячески старается извратить историю, принизить роль нашего народа в минувшей войне, «переосмыслить» нашу Победу.

А я вспомнила, как на встрече с рабочими полиграфического комбината в городе Чехове ему была прислана из зала такая записка: «Дорогой Анатолий Андреевич, скажите, пожалуйста, почему после второй мировой войны, Хиросимы, Вьетнама человечество не может установить прочный, надежный мир?» Это был вопрос не только писателю, но и активному деятелю Советского Комитета защиты мира, каковым А. А. Ананьев уже давно является. Отвечать на подобные вопросы ему приходится и дома, и за рубежом, хотя большинство людей знает, кто держит мир в напряжении, в чьих это интересах. Политика империализма, и прежде всего США, давно разоблачила себя в глазах народов. Но надо вновь и вновь говорить о ней. Слово писателя имеет особую силу, оно особенно авторитетно и убедительно, когда подкреплено личными впечатлениями, поездками в разные страны, участием в международных форумах. Внимательно слушали рассказ писателя печатники из города Чехова.

— Это я увидел и услышал в Хиросиме. Экскурсовод вел по музею группу школьников, среди прочих объяснений сообщил: «Некий самолет на рассвете, в шесть пятьдесят утра, сбросил над Хиросимой атомную бомбу...» «Почему «некий»? — обратился я через переводчика к экскурсоводу. — Ведь всему миру известно, что это был американский бомбардировщик Б-52». «Это школьники, — ответил экскурсовод, — им надо так говорить, у них и в учебниках написано «некий».

Не надо заблуждаться, что таким вот образом щадят детские души, оберегают психику или что-нибудь в этом роде, цель совсем иная: сегодняшний школьник завтра будет взрослым человеком, так пусть вырастет в незнании, кто подлинные виновники прошлых и многих настоящих бед в их стране. И все же после посещения музея не оставляла меня мысль: может, эти школьники какие-нибудь особенные, «инкубаторные», искусственно отстраненные от жизни? Остановил на улице мальчика лет двенадцати. Переводчик произносит перед ним мой вопрос: «Скажи, пожалуйста, кто сбросил бомбы на Хиросиму и Нагасаки?» Мальчик хмурит лоб, напряженно думает. потом отвечает: «Не знаю точно, но кажется — Советский Союз».

Незнание совсем небезобидно. Не скажешь ведь о таком мальчике: экий Митрофанушка на японский лад! Потому что над его незнанием истории хорошо потрудились взрослые, те самые, которые хотели бы на всех людей набросить сеть беспамятства, извратить в их сознании и вчерашний, и сегодняшний день.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.