Повесть
В общем - то я догадываюсь, зачем меня вызывали. Цоллер, конечно, умен, но не настолько, чтобы опрокинуть мир и превратить реальность в абстракцию. Он напускал туман, пытался запутать меня, и все это не имело ровным счетом никакого значения при условии, что советника интересовали не биография Лемана или криминальные проступки, совершенные им, а сам Леман - его нервы, реакции, сметка...
Почти умиротворенный, я докуриваю сигарету и ложусь. Как ни крути, есть два способа жить - управляя событиями или применяясь к ним. Оба по - своему хороши и сулят определенные выгоды. Управлять я не могу, следовательно, надо применяться.
Я закрываю глаза, и диван начинает плыть. Волны подхватывают его и кружат, толкают на дно. Где - то за штормовыми валами меркнет свет маяков... Зачем и куда плывешь ты, Одиссей? Где твой дом и ведома ли тебе дорога к нему?
«Одиссей, - лениво думаю я, сдерживая зевоту. - Ей - богу, это звучит приятнее, чем Франц Леман...» Чужие имена бусами нанизываются на невидимую нить - Цоллер, фон Арвид, Варбург. Бригаденфюрер СС и генерал - майор полиции граф фон Варбург. В документах Центра он значится как Зевс. Я перебираю имена, пытаясь проследить странную связь между ними; но четки скользят в пальцах, обрываются и падают россыпью.
Последнее, что я вижу, прежде чем забыться, - вислые губы Цоллера, произносящего неслышимые слова. По движению губ я угадываю, что он хочет сказать мне: «Держи язычок за зубами, сынок!» - и от этой фразы сон Франца Лемана утрачивает остатки спокойствия и превращается в зыбкую трясину. В ней я и тону - засыпаю с камнем на сердце.
Киоск у Моабита и скамейка в парке... С ними кончено. Третий раз я навещаю их, и все для того, чтобы утвердиться в мысли: явки провалены. Не стоит гадать, что произошло. Важно другое: вместо пожилого однорукого мужчины с усами газеты продает старик. Что же касается скамейки, то я сяду на нее еще раз в том случае, если надумаю покончить жизнь самоубийством. Возможно, летом рандеву такого сорта выглядят естественными; однако чудак, с постоянством маньяка рассиживающий на морозе, рано или поздно привлечет к себе внимание. И нет такой истории, с помощью которой удастся объяснить, почему Францу Леману нравится коротать свой досуг на скамейке посреди пустого парка именно по вторникам и пятницам и - аккуратнейшее! - с пяти до шести.
Связь... Что я стою без связи?.. При иных обстоятельствах я мог бы ждать сколько угодно, с пользой для себя проводя досуг. Несколько лишних недель, предоставленных Леману на то и се, позволят ему обзавестись небесполезными знакомствами, не говоря уже о бесценном бытовом опыте, приходящем к Францу с каждым часом, прожитым в Берлине. Маленькие частные выгоды, не окупающие, однако, куда более существенных потерь. При знакомстве со сводками ОКВ у Франца Лемана складывается мнение, что Берлину, этому «стратегическому тылу рейха», в недалеком будущем уготована участь фронтового города... Время! Оно подхлестывает меня, заставляя спешить. Я не имею права тратить его на «врастание» и «вживание». Мне нужен Варбург. Он и через его посредство те, кто близок к имперской канцелярии и высшим руководителям СС. Это первое. Второе - мне необходима связь. Один - единственный канал. Вот и все...
Поезд метро - желтая членистая гусеница - вытягивается из тоннеля и тормозит, полупустой и слабо освещенный. Я открываю дверцу и, оттолкнув кого - то плечом, протискиваюсь в переполненный вагон. Здесь душно и пахнет сыростью; по линкрусту обшивки сползают капли. В сравнении с веселым парижским метрополитеном «У - бан» выглядит скрягой, экономящим на одежде.
Я стою, прижавшись щекой к мокрому линкрусту, и вспоминаю разговор с фон Арвидом.
Это произошло на следующее утро после вызова к Цоллеру, и, признаться, я не был томим предчувствиями, когда Анна пригласила меня в кабинет и оставила наедине с управляющим. Во всяком случае, «хайль Гитлер» я выпалил бодро, в « полном соответствии с настроением.
- Это вы, Леман? - сказал фон Арвид таким тоном, словно ожидал увидеть кого - то другого. - Ах, да... Ну что ж, проходите и садитесь. Мне очень жаль вас огорчать, но боюсь, что беседа будет не из приятных.
Я держал ухо востро, но при этом делал вид, что нисколько не интересуюсь желтой картонной папкой, лежащей на столе. Фон Арвид воздушным движением пальцев перебросил несколько листков и с утомленным видом воззрился в пространство. Он мог бы и не начинать; еще в гестапо я кое - что сообразил, и теперь ведомости, испещренные красными пометками, дорисовали картину. Очевидно, фон Арвид поломал голову и нашел способ избавиться от меня.
- К вашим услугам, господин управляющий.
- Да, да, - сказал фон Арвид рассеянно и снова пошелестел бумажками. - Ничего не поделаешь, Леман. Там, на фронте, вы основательно забыли бухгалтерию. Самые азы... Я не виню вас, вы выполняли долг, защищая всех нас, но, согласитесь, и мы, работники тыловых учреждений, действуем на благо рейха. Не так ли?
- Но районный штаб СС и уполномоченных! Трудового фронта считали...
- О да! - быстро сказал фон Арвид. - Я, разумеется, рад, что в нашем учреждении появился заслуженный ветеран, член партии. Откровенно говоря, мы все на вас рассчитываем, Леман, и очень гордимся, что вы среди нас... Я думал о курсах переподготовки. Как вы на этот счет?
Ход был прекрасный и совсем не тот, что я ждал! Мысленно я поаплодировал фон Арвиду, доказавшему, что он умеет блефовать. Однако мне совсем не улыбалось вылететь из конторы и раззнакомиться с советником Цоллером.
- Курсы? Это было бы неплохо, господин управляющий, но вот какая история... После ранения у меня что - то свихнулось в голове, и такая, знаете ли, боль, что мысли путаются... Боюсь, что после курсов...
Я говорил и говорил, и щеки фон Арвида постепенно теряли розовый цвет. Вместе с ним исчезло и великолепное спокойствие управляющего.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.