Наступил тот час короткой летней ночи, когда только-только начинала проступать белизна на востоке, а по Журавке уже на разные голоса горланили петухи; когда проснулись собаки и лаяли лениво, охрипло и еще сонно, неохотно мычали в базах коровы; когда то в одной, то в другой хате светились окна и курчавились дымком трубы. Над улицами, еще тихими и пустынными, низко висела луна, бледная, точно вылепленная из воска. На столбах тускло светили никому в эту пору не нужные фонари, и мелкие, как семечки, черные жучки осаждали их: то бились о теплое стекло и со звоном отлетали, то кружились черной метелью вокруг фонаря.

Иван Лукич стоял на крыльце своего дома. Наблюдая за старательной работой жучков, он покачал головой и сказал:

- Ишь, какие чертенята неугомонные! И чего, скажи, липнут, чего мельтешат? Или их каким магнитом к столбу тянет? Надо сказать Чубу - Закамышному, чтобы не освещал Журавку в такую месячную ночь. И энергии бесполезная трата, и жучкам одно беспокойство. Ить это же они, бедолаги, всю ноченьку так беснуются... А сколько их тут погибло!

Нарочито громко говорил о жучках, чтобы не думать об Иване. Не знал, как выбросить Ивана из головы и забыть.

- И чего это мои думки липнут к Ивану, как те жучки к огню? - опять громко, будто к кому обращаясь, сказал Иван Лукич. - У жучков, может, есть причина, а у меня же ее нету!

Придя домой, Иван Лукич ощутил такую острую, колючую и странную боль в сердце, какой раньше еще никогда не знал. «Старею, вот и сердце пошаливает...» Он опустился на скамью, сунул ладонь под рубашку, прижал ее к волосатой груди и откинул голову. Обида так навалилась на него, что о сне он и думать не мог. «Так вот какое оно есть, это горе горькое, - думал он, до боли в горле запрокидывая голову. - Раньше - то я не знал, какое оно, это горе, на вкус и с чем его едят...»

Большой дом угнетал и пугал своей пустотой и ненужностью. Не всегда, а именно в эту ночь в доме почему - то так гулко отзывались шаги и так резко были слышны звуки открываемых дверей. «Опустело, Иван Лукич, твое новое гнездо, - думал он, боясь пошевельнуть головой. - Да оно же и не было гнездом, не было... Построил, воздвиг, а кому? Для чего и для кого? А черт его знает, для чего и для кого!»

Встал, прошел на веранду, просто так, без всякой цели. Отсюда дом смотрел на крутой глиняный берег Егорлыка. И тут было пусто, и только на воде весело искрился лунный поясок. Иван Лукич засмотрелся на этот поясок и улыбнулся. И опять, не зная,

что ему делать и куда пойти, побрел на крыльцо. Снова угрюмо смотрел на спавшую Журавку, на фонарь, осажденный неугомонными жучками, и думал все о том же: «Ну, хорошо, Иван не пришел в дом, не захотел, погордился... Что ж, пускай. Сегодня не пришел, может, завтра придет... И Василиса осталась с ним потому, что столько времени не видела сына. Любая мать это бы сделала...» Смотрел и смотрел на небо, хотел увидеть невидимую дорогу, по которой спешил домой младший сын, Алексей, а в голове все то же: Иван и жена. «Эх, Иван, Иван, по всему видно: придется нам еще лбами столкнуться, и тогда мы поглядим, у кого лоб окажется покрепче...» Иван Лукич всматривался в побледневшее, выбеленное луной небо и, чтобы избавиться от навязчивых дум, стал мысленно разговаривать с Алексеем: «Ну что, Алеша, значит, и ты летишь до дому, до хаты, торопишься. Курс наук кончил, подрос, оперился... Только куда полетишь? Может, и ты, как Иван, накличешь на батька обиду, обозлишь, чертом покосишься - и все...»

Все так же, будто зачарованный, Иван Лукич стоял на крыльце и все смотрел и смотрел на побелевшее небо. Теперь он думал об Алексее: то встречал его, вышедшего из самолета, то обнимал, то разговаривал с ним и почему - то в эту минуту видел себя молодым, таким же, как Алексей. И тогда, помнится, были вот такие же рассветы, только не так смотрел на них молодой Иван Книга. В то лето он учился на курсах трактористов в станице Бело - мечетинской. Там и встретил Васюту, белокурую казачку с быстрыми, постоянно смеющимися от избытка радости глазами. И частенько, бывало, Ивана и Васюту рассвет заставал «а берегу Кубани. Вот так же искрилась лунная дорожка на воде, только река катилась бурно, билась о прибрежные камни - голыши. Лодка - плоскодонка подпрыгивала и клевала тупым носом мокрый щебень. Кланялись вербы, и их ветки, тяжелые, как девичьи косы, целовали волну. Иван обнимал девушку и не замечал ни лунной стежки, изломанной на бурунах, ни наклоненных верб, ни рассвета. На перекатах Кубань шумела протяжно и тревожно, и что - то этот шум говорил, о чем - то рассказывал. «Ваня, слышишь, будет погожий день...» «А кто тебе сказал, Васю - та?» «Как кто? А перекаты. Послушай, что они там говорят...» И она смеялась, и смех ее глушил шум перекатов. Ему же не было дела до того, о чем говорили перекаты, он взял ее на руки, легкую, смеющуюся, и понес к лодке. Лодка рывком отскочила от берега и завертелась на быстрине. Васюте было страшно, и она впервые так доверчиво прильнула к Ивану, и голова ее закружилась. На том берегу - равнина. Лежала степь в утреннем тумане. В дымке утопал горизонт, слегка подкрашенный зарей. Искрилась бахча, роса блестела и на листьях разостланной по земле ботвы и на арбузах, похожих на футбольные мячи. И из лодки Иван унес Васютку на руках. Такую можно нести хоть на край света. Для него она была невесомая, особенно в ту минуту, когда она обвивала своими слабыми руками его мускулистую шею. Иван усадил Васютку под копной влажного от росы сена, принес арбуз, мокрый, точно вынутый из Кубани, обтер его подолом рубашки...

«Ой, Ваня! У нас же и ножа нету... Как же мы?» «Как? А мы его, этого красавца, кулаком, кулаком... Вот так! Погляди, это же не арбуз, а мед пополам с сахаром!»

Как же недавно и как же давно это было!... Да, точно, это они, Иван и Васюта, встречали за станицей те зыбкие рассветы... А может, и не они? Может, это был сон? Где они, те прежние Васюта и Иван? Значит, они и не они пересекали на лодке Кубань, они и не они, смеясь и радуясь, ели арбуз, холодный и позолоченный светом ранней зари?..

- И чего это я так сильно в думки кинулся? - громко сказал он, чтобы потревожить тишину в доме. - Разбужу Ксению и поеду встречать Алексея. Дорога дальняя, пока доберемся...

Ксения спала во дзоре под навесом. Как - то она сама, играя глазами и краснея, сказала ему об этом: «В хате душно, разве там уснешь?» - и залилась смехом. А можно было и не смеяться. Что тут смешного? «И зачем она про то поведала мне? - думал он, направляясь к дому Голощековых. - Кто ее разгадает, эту сварливую молодайку? Может, на то и была своя причина... А может, так, без причины? Захотела и сказала...»

Вошел в небольшой, сильно заросший бурьяном двор. Откуда - то выкатился кутенок, ткнулся мордочкой о ноги, обнюхал и, точно желая показать, куда именно нужно идти, побежал под навес. Тонкая камышовая крыша лежала на низких столбах, так что Иван Лукич, пробираясь вовнутрь, касался согнутыми плечами продольной суковатой балки. Луна повисла так низко, что, казалось, ее желтый, печальный глаз нарочно заглядывал под эту серую крышу. Стежечка неяркого света перекинулась через кровать. Хорошо была видна на белой смятой подушке неудобно запрокинутая голова Ксении. В странном, как бы идущем из земли освещении шея и плечи, не прикрытые простыней, были такими красивыми и непривычно белыми, что Иван Лукич испугался и невольно остановился. Коротко остриженные волосы, спадающие на лоб, полные, немного припухшие губы... «Какая ж ты, Ксения, красивая, а вот и сиротствуешь одна, без мужниной ласки! - думал Иван Лукич, глядя на спящую женщину, на ее мраморные плечи. - А почему сиротствуешь? Война у тебя муженька не отняла, и слез ты по нем не проливала. Сама отказалась от него. Грубиян был, а ты без любви да без ласки жить не можешь. Сколько их, женщин, и в Журавке и по всему свету жили и зараз живут и без любви и без ласки, а ты не можешь, не из того теста слеплена... А ежели не случится полюбить, ежели та любовь, как гроза в засуху, пройдет где - то стороной, а годы убегут и краса твоя сгинет?.. Как это она мне сказала: «Без любви какая жизнь - ни радости, ни горя. Без любви, Иван Лукич, только дуры ложатся с мужиками... Для меня такая жизнь не годится...» А черт его знает, может, Ксения и права...»

- Ксюша! Вставай!

- Ой, кто это?

- Испугалась? Не бойся, я человек мирный...

- Ой, господи, Иван Лукич? Что - нибудь случилось?

- Случилось все то же, Ксюша... Надо ехать. Подавай машину, да только поживее.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.