Собака ни при чем

- Меня зовут Светлана.

- А сама черненькая.

- Смотри какой наблюдательный! Вы мне, Вася, очень нравитесь. Придете? Приходите, Вася. Ну, пожалуйста.

- Да это конечно, - сказал Тотев, опять робея.

- Приходите. Вы такой странный. Первобытный такой.

- Да уж чего там... Какой?

- Странный. Приходите обязательно. Не бойтесь.

- А чего мне бояться?..

- Приходите, пожалуйста».

- Ваша машина-то какая?

- А вон та, что боком к нам. Зеленая.

- «Волга». Понятно. Собственная? Тотев любил разговаривать с владельцами собственных машин. Никогда не завидовал им, а уважал: значит, смог человек, значит, знает, как жить, не керосинка на плечах, - уважал таких людей. У него оставался всегда в воображении простор для своих собственных дел и свершений. Если смог человек, почему бы ему не суметь. Но машина оказалась не ее, а подруги, а вернее, мужа ее подруги, а ее они просто взяли с собой.

- А тут у вас славно! - сказала Светлана. - Вам нравится здесь жить, человече? Тотев догадался, что она ждет согласия, и согласился. От робости и удивления он на все был согласен. Как же тут не согласиться, когда такая женщина, с такими вяжущими глазами, - тут на все согласишься. «Жизнь ты моя раскладушка! Что же такое приключилось!» «С ней бы встретиться без этого мужа, вечерком-то, - думал он с бражным весельем на душе. - Хоть и подругин он, а все ж таки мужик. Ни к чему бы нам этот мужик... со Светланочкой... Ах, жизнь ты моя!» Тотев любил эту, поговорку, не вдумываясь в ее смысл: почему это вдруг жизнь его - раскладушка! Как это так понимать? Где-то, когда-то он услышал ее, она и завязла в памяти. «Жизнь ты моя раскладушка!» Уж очень лихо произнес ее когда-то случайный мужичок. Вот и привязалась. Он смотрел вслед Светлане и не мог ничего понять. С ним это впервые случилось, впервые вдруг позарилась на него красивая женщина... А она уходила все дальше змеистой походкой, дразня одуревшего парня. Теперь-то он помнил лишь поздний вечер и рыжий костер, дребезжащую музыку, и как она, охмелевшая, догнала его в потемках леса, и, словно бы парень какой, забралась к нему на закорки и, смеясь, прикусила ухо...

- А плату-то за молоко не берешь? - спрашивала она у него шумным, сумасшедшим шепотом. А он потащил ее за руку, она и упала, скользнула мягко по его спине на землю... Упала и, лежа, громко крикнула:

- Ау, ребята! Тут заблудиться можно! Ау! И ей откликнулись в один голос подруга и ее муж, которые остались у костра: «Гоп-гоп», «Ау!».

- Ау, ребята! Теперь он верил и не верил в то, что случилось в сосновом лесочке... Но помнил, как, пережив свой страх и робость, пришел к костру позже ее и свалил в сторонке огромную охапку сушняка. Все ему казалось тогда, что от него сильно пахло ее духами и все вокруг слышали этот запах. Хотелось ему что-то сказать Светлане или извиниться перед ней за случившееся - не понимал он своего состояния. Но та сидела у огня и молча ворошила палочкой угли, так и не взглянув ни разу на Тотева. Только спросила:

- Как это вы глаза там не выкололи? Интересно.

- Пообвыкся, - сказал ей Тотев. - Хочу еще сходить.

- Хватит, - сказал подругин муж, -Мы сейчас спать ложимся. Хлипкий был мужичишко, с костлявыми, худенькими руками. А Тотев в жизни своей привык смотреть на мужчину с чисто практической стороны: мог тот «в рыло» ему дать или не мог. Этот не мог: сил не хватило бы. Что-то вдруг надломилось, словно все догадались обо всем и осудили молчаливым презрением и Светлану и, конечно, его, нечесаного, который до этого о своей жизни им рассказывал, охмелев от коньячка. Крепкий был коньяк! Мягкий, но крепкий. Тотев выждал еще немного, но все у костра тяжело молчали и словно действительно страшно устали и хотели одного - спать.

- А не тесно втроем-то? - спросил он смущенно. - Можно ведь и в деревне... - надеясь, что Светлана вдруг улыбнется опять да и скажет капризно: «Пойду ночевать в деревню». Но она промолчала, и опять хиляк этот сказал не с добром: