- Зажрались там, - говорил Тотев, с трудом сдерживая слезы. - Не могут уж какой год сходить к прокурору. Что же делать! Я только и живу, мож, но сказать, этой надеждой, а она: «Приеду!» Если ты приедешь, я на другой день перед твоими глазами чего-нибудь с собой сделаю, так и знай! Мать с испугом смотрела на сына и не знала, как успокоить его. На автобусной остановке, кроме них, никого не было. Шоссе было пустынно и, поднимаясь в гору, чернело среди яркой зелени леса, как маковый грильяж, По обочинам росли ромашки, пунцовый клевер и много каких-то мелких неизвестных цветов и цветущих трав и травинок, в которых без умолку журчали кузнечики, ползали муравьи, летали осы и пчелы. А внизу, под горой, виднелся железный каркас моста через реку и дальний берег реки, на котором все так же росли мягкие, шелковые в солнечной дымке, далекие кусты, похожие на стога свежего сена. Тотев отвернулся от матери, и слезы текли по его щекам. Злость его прошла, он опять почувствовал себя зависимым от нее, от старой этой женщины, которая когда-то увезла его с берега другой речки, где он и она родились, в огромный город, в столицу на счастье, а счастье-то отвернулось от них. Отец попал под трамвай и умер, а потом и сын чуть не убил человека. Нет, не нашли они счастья в городе. Как бы жизнь их сложилась, останься они, где родились, где жили их деды? Трудно, конечно, сказать, а хуже бы не было. Не было бы хуже. Куда уж!

- Ох, не любишь ты меня, мать! - сказал Тотев со вздохом. - Не понимаешь ты, что теперь я жить-то в деревне не могу. Воротит меня от всей этой жизни. Только в Москве могу.

- Уж ты как знаешь, сынок. Вот дядя Толя приедет, я к нему в ноги - уговорю сходить к прокурору. А я сама-то растеряюсь. Прокурор-то у меня будет спрашивать чего, а я слова не найду чего сказать, зачем пришла.

- А ты прошение-то подай! На бумаге тебе составят, как надо, а ты ему и подай.

- А как надо-то?

- Скажут!

- Кто же, Васенька?

- Ну, есть же эти... Я ж говорил! Есть эти... советы такие... юридические. Юридическая консультация. Там заплатишь какую-нибудь трешку, тебе и составят бумагу. Они за это зарплату получают. Ты эту бумагу и отнеси к прокурору. Да и поплачь заодно. На бумаге-то легко отказать, а тебя увидит, может, пожалеет. Очень я прошу тебя сходить к нему. Узнай там все и сходи. А уж я - то этого тебе до гроба не забуду, ходить за тобой стану и спрашивать все время буду, в чем тебе моя помощь нужна, вот поверь мне.

- Да неужто не верю, - говорила мать и плакала.

- Сходи, мама! Вон автобус уже по мосту идет. Так я пойду, а то люди увидят - стыдно будет, слезы-то мои увидят. Видишь, какой я слабый у тебя стал. Ну, так ты мне ответь, сходишь ты к прокурору-то или нет? Чего ты боишься-то?

- Схожу, сынок, схожу. Пусть со мной делают, что хотят, - схожу, - говорила ему мать, утирая слезы.

- Ничего с тобой не сделают. Пожалеют только, и все. И, может, меня помилуют. А так ничего больше не сделают, не бойся! Ну! Он обнял мать за плечи, расцеловался с ней и, хлюпая носом, пошел прочь, в сторону ненавистной ему Горяевки, к своим коровам, которых остался сторожить Мухтар. Они совсем недалеко тут были, на лесной поляне. В этот день Тотев, как обычно, пригнал коров к реке на водопой. Было жарко. Он разделся и пошел в воду, отмахиваясь от слепней, которые в этот день, как и тогда, были очень упрямы и липучи. Тотев молча окунулся, умыл заплаканное лицо, потное тело и скоро вышел из воды. Было у него темно на душе. Коровы еще не напились, и он сел наверху у своей одежды, и Мухтар улегся рядом, весь мокрый и счастливый. Опять налетели на него слепни. Один из них больно укусил в спину, и боль, казалось, прошла в самый позвоночник. И еще его укусили, и еще... Тотев взял свой короткий кнут и стал отмахиваться этим кнутом от слепней. Махал он кнутом все сильней и сильней, кнут уж, е со свистом резал воздух над головой, а слепни все лезли и лезли к Тотеву, кусали то в ногу, то в плечо, то в живот, маленькие, большие, красивые и серые. Тотев поднялся на ноги и стал потихонечку касаться кнутом своего тела. Сыромятная кожа тугого кнута скользнула холодом по спине, по бокам, по ногам, и было приятно чувствовать это ее скольжение, но Тотеву вдруг захотелось крикнуть, когда слепень укусил его за ногу, он подпрыгнул и со всего размаху ударил кнутом по ноге.

- А-а! - закричал он от боли. - А-а-а! И еще раз ударил себя по ногам с каким-то ожесточением и, обезумев, стал бить себя кнутом по ногам, по ногам, по ногам, не понимая, что же он делает, и словно бы наслаждаясь пронзительной, горячей болью. На какое-то мгновение он решил, что сошел с ума, и закричал визгливо, продолжая крутить со свистом свой кнут и стегать себя по ногам. Мухтар прыгал вокруг в паническом страхе и лаял на взбесившегося хозяина. А Тотев вдруг увидел, что к нему бегут с пляжа люди, и опустил кнут, бросил его к ногам и, ничего не понимая, не чувствуя боли, смотрел на этих людей, на лающего Мухтара, слыша в висках какое-то переливающееся, горячее журчание. Потом посмотрел на свои белые ноги, увидел вспухшие, кроваво-красные рубцы и только тут почувствовал сначала внешнюю, как от ссадины, щиплющую боль, которая вдруг ударила по костям, по жилам, по мышцам, и уже не было сил терпеть ее. Подбежали двое мужчин. Остановились в отдалении, спросил один из них:

- Тебя собака? Бешеная? Тотев увидел в руках у него ружье для подводной охоты, из которого он целил в Мухтара.

- Уйди! - сказал Тотев. - Уйди! И хотел поднять кнут, но боль осилила его, и он, подломив ноги, упал на землю и застонал.

- Он пьяный! - услышал он голос мужчины. - А собаку надо убить на всякий случай.

- Да он просто пьяный, - сказал другой. - Собака тут ни при чем.

- Озверел от водки? - спросил первый.

- В такую-то жару... Нет, собака ни при чем. Тотев понял, что они могут убить собаку.

- Собака ни при чем, - сказал он.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.