- Я - то... хм, ешь те корень, я по личным. Прямо в столицу. Надо с самыми главнейшими людьми поговорить.

- Хлопотать о чем - нибудь?

- Во! - папаша поднял короткий, как железный болт, палец. - В самую точку попал: хлопотать! Ба - альшие трудности предвижу в хлопотах... Ба - альшие!...

Ну, думаю, это уже неинтересно, и разговора больше попытался не поддерживать. Но старика не так - то легко было угомонить. Стал он меня расспрашивать да выспрашивать: и кто, и откуда. Коротко, но отвечаю: как учился, где работаю, куда еду. И про отца рассказал, про то, как он с войны не вернулся.

- Поплакал, значит, погоревал... - негромко сказал осмотрщик.

И долго он после этого молчал, двигал бровями, в окно смотрел. А из окна врывался с полей и гулял по вагону легкий такой, запашистый ветерок, роса огоньками вспыхивала и гасла на листочках деревьев, на махоньких травинках, на проводах жемчугом нанизывалась.

- Вот и у меня так же, - снова тихо начал мой собеседник. - Только я сынов потерял. Двух... И внуках Эн как парень... В одном танке дрались, вместе писали нам со старухой, да так... разом и полегли. Придешь, бывало, с работы ночью, ляжешь, а сон - то и за версту не маячит... Кипит, Володимер, кипит душа, и час и два, петухи начинают зоревать, а она все кипит, да и заплачет... Известно, какие стариковские слезы - втихомолку, да и старуху жальчее всего тревожить: на себя не похожа стала. А потом уж догадка мне на ум паша, по главам своей старой догадался: она тоже по ночам давала волюшку слезам и тоже тишком, чтоб, значит, меня не тревожить... Это как, а?.. - И тут же спохватился: - Ну, ну, Володимер, ты того, не принимай к сердцу... слова мои...

Это он потому спохватился, что, видать, заметил, как я добела сжал кулаки, да и с лица - то, наверное, хорош оказался - зубы так и заныли. Отдышался немного и, чтобы не молчать, говорю:

- Меня, отец, Владимиром звать... Он часто так закивал, затряс бородой.

- Моего, - говорит, - старшого так звали... Обрадовался, что покличу имечко это. Ты извини, брат...

Еще горше мне стало, еще глуше на сердце - рвет его на все стороны. Голову опустил, глаза не знаю куда девать. Попросил:

- Это вы меня простите, отец... Видите, какой я неотесанный... А вас - то как разрешите называть?

Он будто бы подумал немного, потом рассмеялся: - Эх, Владимир, Владимир...

Кровь так и бросилась мне в лицо, мотнул головой и почти прошептал:

- Нет, пусть будет Володимер! Пусть лучше так!...

Опять усмехнулся он:

- Пусть, ешь те корень... А звать меня величать Кондратием Ефимычем.

Мы проехали станцию, другую, потом далеко - далеко справа стали подниматься горы, а поезд все шел и шел без устали, все веселее светило солнышко, где - то впереди бойко покрикивая паровоз. Воя на пригорке стоят и машут ручонками дошкольные ребятишки с белыми непокрытыми головами, и отчего - то мне опять вспомнилась девушка из нашего вагона, синеглазая, и как она плакала у окна, когда мы были в Новосибирске. Не знаю, почему, но вдруг рассказал я про этот случай Кондратию Ефимовичу. Почему, говорю, еще и сейчас плачут, ведь мирная жизнь идет, люди у нас друг за друга горой стоят, а некоторые все плачут, все слезы?

- Это которая плакала, востроглазая, что ли? - переспросил Кондратий Ефимович.

- Не - ет, синеглазая!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.