От самой Лавры шли пешком. Февраль разукрасил инеем и деревья, и рамы окон, и чугунные ограды. Кристаллики изморози искрились на солнце синевато - холодными огоньками.

- Устали, мама?

Кристаллики запутались в бровях и ресницах веселой краснощекой девушки. Платок старухи весь расшит снежным узором. Морщинистое лицо тоже разрумянилось на бодрящем морозце и поэтому кажется помолодевшим.

- Э, что там! Разве это далеко?

- Да и не близко.

- Оно и верно, ноги побаливают. Потому что с горы да на гору.

- Так сядем в троллейбус?

- Качает на нем... Непривычна я.

- Тогда возьмем такси.

- Сколько тут дороги! Не велика барыня, дойду.

Девушка засмеялась. Красной варежкой смахнула снежинки с бровей и с улыбкой, в которой были и гордость и любовь, взглянула на старуху.

Сразу можно было заметить, что пожилая женщина не горожанка. Лет ей, пожалуй, под шестьдесят. Из - под большого темного платка выглядывает краешек белой косынки. Она одета в просторное пальто старого покроя, обута в серые валенки, обшитые желтой кожей. Слегка усталые глаза с доброжелательным вниманием смотрят вокруг и как бы говорят: «Живите себе, добрые люди, на здоровьичко». А по одежде девушки трудно было сказать, кто она. Так одеваются и работница, и звеньевая, и студентка.

- Что - нибудь вспомнили, мама? Так оно и было?

- Да где там! Перезабыла все... Разве город тогда таким был? А я еще и боялась всего. Можно сказать, взрослой уже была, а боялась.

- Пятнадцать лет - разве это взрослая? И как это вас бабуся взяла? Ведь триста километров пешком...

- На версты мы тогда считали, - улыбнулась женщина. - Не знали тогда километров...

- Так это выходит еще больше?

- На богомолье в Лавру и за пятьсот, а может, и за тысячу верст ходили. Тогда так водилось, доню.

Девушка нахмурилась. Лицо ее выражало глубокое удивление; она хотела и не могла осмыслить это давнее, тяжкое, непонятное, что вставало за словами матери.

А старухе вдруг вспомнилась за далью лет едкая пыль проселков, истоптанных босыми ногами. И вот здесь, на склонах киевских гор, суетливые фигуры монахов и черниц, изможденные лица богомольцев, заскорузлыми, дрожащими пальцами достававших из грязных узелков пятаки и гривенники - на свечки, на крестики, на святую икону. И сколько горя вокруг, слезного, многоголосого человеческого горя!...

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.