Спасение Родины

— Да буркнул Майер и густо покраснел. Вот счастливый случай. Он нежданно попал

в самое логовище коммунистов. Теперь ему надо будет завязать с ними знакомство теснее. Но, ведь, это так гнусно: греться у их очага, есть их суп, чтобы потом их же за это предать. Что же тут гнусного? Ведь коммунисты подлые предатели родины, не заслуживают лучшего отношения. А все-таки вкусный горячий суп встал ему теперь поперек горла и он положил ложку.

Когда после обеда новые знакомые Майера стали толковать о политике, он внимательно прислушивался и думал: чего они врут. Неужели они взаправду верят в свою чепуху? Только один раз он вполне согласился с ними. Это, когда они стали ругать французских капиталистов. И, пожалуй, ни один член Германско-Народной партии не мог бы ругать их злее, чем этот Лоренц и его черноволосый товарищ — Макс. Майер расчувствовался и вставил словцо эб «исконных врагах родины».

Макс рассмеялся: — Да, это верно. У нас, пролетариев, действительно есть исконные враги, но это не французы и не англичане а свора капиталистов всех стран, Германии ли, Франции ли, — одинаково. Неужели ты думаешь, что наши хозяева такие дураки что и взаправду верят в свою сказку об «исконных врагах»? Нет, братишка, когда дело касается их общего барыша или требуется сообща поприжать нашего брата, рабочих то господа-капиталисты самых различных стран моментально и ловко снюхиваются друг с другом. Тогда твоих «исконных врагов» — водой не разольешь.

— Но, евреи?!. — вырвалось невольно у Майера.

— А... еврейские капиталисты? — это, брат, верно — кивнул Лоренц — но не потому, конечно, что они евреи а потому, что они капиталисты.

Ведь, свой-то народ, своих соплеменчиков, разве их не любишь гораздо сильнее чем?..

— Кто же об этом спорит. Свой народ, свою Германию мы, конечно, любим да и еще как, Но только запомни, товарищ, мы любим свою, настоящую Германию — это миллионы трудящегося и обездоленного люда. Вот их-то мы коммунисты любим и крепко, брат любим. И не на словах только... Нет, мы хотим помочь им на деле и освободить их от нищеты и ярма. И ярма не только французских — быстро добавил он, заметив что Майер порывается что-то сказать, — не только французских, но и от ярма наших «родных» немецких а также, успокойся — и от ярма еврейских капиталистов.

— Ага стало-быть, вот и вы признаете, что свой родной народ надо любить больше, чем чужие народы?

— Надо или нет, — я не знаю, но всегда это как-то так бывает, что братья-близнецы любят друг друга гораздо сильнее, чем остальных братьев.

Это очень понравилось Майеру. Вот именно: немцы — это братья-близнецы. Крепко сказано. И этот Лоренц на деле доказал это своим радушием.

* * *

К ВЕЛИЧАЙШЕМУ своему ужасу, Вильгельм Майер скоро почувствовал что мало-по-малу он начинает искренне привязываться к обоим своим коммунистам. И чем сердечнее и теплее он к ним привязывался тем тяжелее становилось для него скрывать от них о своей фашистской партийности. Два таких дивных человека оба чистокровные немцы — только по ошибке записались в эту проклятую коммунистическую партию.

... В конце зимы Майер основательно простудился и опасно заболел. Макс увел его, дрожащего в ознобе, из его нетопленной комнатушки к себе и бережно уложил его в свою постель. Ежедневно в обеденный перерыв он прибегал, запыхавшись с завода, чтобы проведать своего больного. Его убогая комнатка была чиста и уютна а у стены стояла высокая этажерка вся заполненная книгами. И Майер от всей души восхищался прилежанием своего заботливого черноволосого друга который часто засиживался за книгами далеко за полночь. Мало-помалу привык Майер и к висевшим в комнате портретам, и скоро и Ленин, и Карл Либкнехт, и Роза Люксембург стали ему казаться старыми и добрыми знакомыми.

Как-то поздно вечером возвратясь усталый с завода, Макс развернул газету с очень странными и незнакомыми буквами. Майер робко на нее покосился и спросил:

— Должно быть, это по-русски?

— Нет дружище это по-еврейски.

— Ого значит, ты умеешь читать еще и по-еврейски?

— Ну а как же, раз я еврей.

Ровно кто обухом хватил Майера по башке. Он вытаращил глаза на этого человека который целых десять дней так ухаживал за ним, Майером с такой трогательной материнской заботливостью и большую часть своего и без того скудного заработка тратил на покупку для Майера разных снадобий и продуктов. У Майера сперло дыхание. — Ты... еврей? — пробормотал он, заикаясь и краснея, как рак.