Севка, Савка и Ромка

- Хм... Однако по какому праву вы мне выговор делаете? По какому, знаете, праву? - бормочет Рыбаков.

Ребята возвращаются с ведром и тряпками; вот уже вымыт и насухо вытерт пол. Старшина направляется к двери вслед за ребятами.

- Хм... постойте, однако!...

- Слушаю! - вполоборота поворачивается старшина.

- Присели бы, товарищ старшина... - Пётр Варсонофьевич старается смягчить голос. - Вы меня перебили, а я что говорил: безотцовщина, - сегодня стекло выбили, а завтра такое приключится, что нас же с вами привлекут к ответу.

- Почему безотцовщина? - нахмурившись, спрашивает старшина. - Ведь есть у ребят отец.

- Приёмный отец! Разница. Не родной. Да и приёмного отца сейчас нет.

Старшина молча смотрит на Рыбакова.

- Разъяснить?! Извольте... В начале лета Муромцев уехал с экспедицией в Чёрные земли и в дороге тяжело заболел. Годы, ничего не поделаешь. О годах надо бы раньше подумать, когда ребят из детских домов брал.

- Где ж он сейчас?

- Третий месяц лежит в Астрахани. Я запрашивал старшего врача... Во всяком случае, Муромцев из строя выбыл; на полгода, на год, а может, и... насовсем.

Пётр Варсонофьевич прошёлся по комнате и закончил:

- Я не о себе думаю. Ребят надо устроить и дом спасать... от дурных влияний. Как спасать? Разослать Севу и Рому по детским домам, где они проживали. Очень просто... А Савелия в колонию для трудновоспитуемых. Твёрдо надо действовать.

Ребята поднялись к себе, на цыпочках прошли мимо спящего Ромки и, не зажигая света, сели на застеленные кровати друг против друга.

- А обещал рогатки не трогать, - не глядя на брата, проговорил Сева.

Ильи Фаддеевича нет, и Севе приходится быть за отца. Только теперь он понимает, как это трудно.

- Отцу обещал...

Нарушение честного слова считается в семье Муромцева самым тяжким проступком. Сева поднимает голову, видит полные слёз глаза брата и круто меняет разговор:

- Нюнить совсем не из - за чего! Братья молча раздеваются.

Тучи разошлись, и сквозь слёзы, сквозь прозрачную тюлевую занавеску на окне Савка видит звёзды. Не так давно показалась одна, ещё одна, ещё десять, а теперь сколько их!... Теперь они сверкают по всему небу. Это уж так получается, что в одиннадцать лет человек рассматривает звёзды лишь тогда, когда ему очень плохо на душе. В другое время, намаявшись за день, он засыпает раньше, чем голова коснулась подушки.