Мобилизация

От полыни исходил горьковатый и спокойный запах смерти, так пахнет на кладбище и в церкви, когда отпевают и кадят ладаном.

«Отчего полынь всегда пахнет могилою? - рассеянно подумал Андрей. - Или то, мабуть, могила пахнет полынью?» Он растёр между ладонями лепестки полыни и понюхал руки. «А может, никуда и не надо ехать? - вдруг подумал он. - Оставаться дома. Пойти к отцу на мельницу. Говорят, через год и в Чибиряках начнутся стройки. Электрическую станцию будут ставить. Может, остаться?» Он задумчиво понюхал, как пахнет полынь. Ладони его блестели серебристой пыльцой, как руки отца железными опилками.

Виктор смотрел на шлях. Странно молчаливым был Виктор в это утро, с товарищем не перекинулся и словом. Лежал и смотрел на дорогу. И всё было прекрасно на ней: и пыль, и скрип возов, и запахи бензина, овечьей отары и конского навоза; Виктору казалось, что он чует эти запахи даже здесь, на вершине. А запаха полыни он и не слышал.

Длинноногие, сухощавые и - как истинные пешеходы - густо покрытые пылью, бежали вдоль дороги тополя и скрывались за горизонтом. Самые передние из них уже, должно быть, подходят к Полтаве. «А в Полтаве, - думал Виктор, - можно сесть на поезд, и тогда - куда хочешь: в Москву, на Кавказ или на Тихий океан. Ну, не станешь артистом, - можно лётчиком, или грузчиком, или даже босяком, как у Максима Горького, бродягой, вольною птицей».

Он и это предлагал однажды Андрею. И Андрей, как всегда, молча выслушал, а потом только спросил недоуменно: «А с учётом как?» «С каким учётом?» - не понял Виктор. «С комсомольским. Где на учёт будем вставать?»

Нет, так никогда не вырвешься из Чибиряк. Здесь всё держит: мать, Андрей, комсомол, каждый знакомый камень на дороге. Так никогда не вырвешься. А надо просто - вот сбежать сейчас с кургана и, не оглядываясь, не прощаясь ни с кем, не раздумывая, зашагать рядом с тополями, - всё равно куда, все равно зачем, только б идти, а не лежать в кладбищенской полыни.

Он сказал вдруг негромко и не глядя на Андрея, словно думая про себя, не вслух:

- А может, врозь?

- Что? - отозвался Андрей.

Он не понял и виновато улыбнулся. Ему показалось, что Виктор что-то долго ему говорил, а он вздремнул, убаюканный полынью, и не слышал.

- Я говорю, - повторил Виктор, - может, попробовать врозь? Каждый, как сам хочет.

Он сказал это, стараясь не глядеть на товарища. И подождал немного. Вот Андрей сейчас вскочит, бросится к нему, крикнет: не бросай меня, брате, давай куда хочешь, - только вместе!...

Но Андрей молчал...

И тогда Виктор снова заговорил, он молчать больше не мог. Вот сентябрь на дворе, сказал он с досадой, и осень, и многие ребята давно уехали, простые ребята, не хитрые, не переборчивые, как Андрей, а мы всё сидим в Чибиряках, золотой кареты ждём, счастья на блюдечке, и в том один Андрей виноват, ему всё не подходит; кабы не он, Виктор давно б уже был в Москве, в киноинституте, почему он должен от своей мечты отказываться, хоть бы и ради товарища?..

Бог весть, чем могла бы кончиться эта ссора. Уж очень хрупка, нежна и незрела детская дружба. Может быть, наутро они просто помирились бы, уступили друг другу и выбрали бы, наконец, дорогу, подходящую обоим. А может быть, так и расстались бы навсегда, разъехались, и судьбы их тогда сложились бы по-разному, независимо одна от другой. И много лет спустя, если б встретились, удивились бы, что могли когда-то мечтать об одной дороге, а может быть, и пожалели б, что общей дороги не нашли. Всё могло быть после этого утра на кургане, когда Виктор, оборвав себя на полуслове, вдруг убежал один, а Андрей остался лежать в полыни, -но вечером их обоих неожиданно и срочно вызвали в горком комсомола.

Они пришли туда врозь, - там встретились.

В горкоме толпилось много комсомольцев, никто не знал, зачем их вызвали.

- Может быть, война? - предположил кто-то, и все засмеялись.

Хотя возможно, - и война. Все жили тогда предчувствием войны.

Наконец пришёл секретарь горкома Пащенко, как всегда озабоченный и взъерошенный. Этот голубоглазый юноша в сорочке, вышитой синими васильками, всегда жил в состоянии тревоги. И «товарищи, надо исправно платить членские взносы» произносил тем же тоном, что и «товарищи, надо идти на фронт». Чувством ответственности он был наделён в изобилии, чувства юмора не имел совсем.