Весна настигла меня в еврейском колхозе. В армянский я пошла пешком. Прощаясь, секретарь комсомольской ячейки сказал мне, что армянский колхоз называется «Айга-Шен». Это значит - «Веселая деревня». Впрочем он не ручался за точность перевода.

До «Веселой деревни» надо было идти двадцать пять верст. Дорога бежала вдоль телеграфных столбов, послушно сворачивая вправо и влево. Сумерки, круто замешанные ледяною крупой, сыростью и ветром, оседали на землю. Скоро они вплотную прильнули к ней, и я шла по столбам, приняв на себя функции дороги.

Очень долго «Веселая деревня» пряталась в темноте. Потом она стала дразниться. Светлые гроздья ее огней то выпадали из мрака, то прятались в невидимых чащах.

Я наткнулась на проволочную изгородь. Фонарь выскочил вперед, чуть не наступив мне на ноги. Свет выкроил зеленую вывеску с красными буквами «Айга-Шен». Это была «Веселая деревня».

Длинноногая щетка стояла за шкафом. Пол блестел. Белые раструбы оконной занавески были неподвижны. Портрет Ленина смотрел со стены. На шнуре спускалась к столу электрическая лампа. Темноволосая женщина сидела на плетеном стуле. Она вязала кружево маленьким поблескивающим крючком. Белые волны спускались ей на колени. Виски ее были уже желты, плечи приподняты.

Горбоносый юноша, может быть сын кружевницы, читал у стола, погрузив пальцы в свои курчавые волосы. Глиняный кувшин с молоком стоял перед ним.

Смущенная картиной довольствия и покоя, я молчала. Вода струйками сбегала по моим рукавам.

Что же значили вывеска и фонарь, эти верные приметы общественных зданий во всех городах и селах республики?

Переступив порог, я спросила, как найти дорогу в сельский совет. Женщина перестала вязать и неторопливо взглянула на меня. Это были приветливые глаза хозяйки, но где - то на дне их сверкнула темная амальгама веков и народов.

На чистом русском языке женщина ответила, что это и есть сельский совет, а она председатель. Тогда начался обычный разговор о подготовке к посевной и квартире.

- Грикор, - сказала председатель, опять принимаясь за кружево, и горбоносый юноша поднял голову. - Грикор, проводи ее к Ивану Алексеевичу, у него две комнаты пустых.

Грикор вовсе не был ее сыном. Это был дежурный по сельсовету - комсомолец Карагаян. Он читал «Евгения Онегина». Я увидела это, заглянув ив книгу через его плечо. Она была раскрыта на третьей главе. Татьяна писала Онегину письмо.

... Вообрази, я здесь одна.

Меня никто не понимает.

Рассудок мой изнемогает

И молча гибнуть я должна...

Грикор посмотрел на меня неприветливо. Ему хотелось знать, что будет с Татьяной. Молча мы вышли в темноту. Цепкие руки ветра схватили нас за плечи. Темнота плевалась ледяной крупой. Едва мы отошли от фонаря, я перестала видеть Грикора. Он окликнул меня оправа, слева, потом сказал сердито:

- Так мы прогуляем до утра. Иди рядом.

Ему хотелось знать, что будет с Татьяной. Мы почли, держась за руки. Грикор молчал. Он думал о Татьяне. И ко мне пришло неодолимое желание увидеть отпечаток этих мыслей. По каким законам шел разговор обольстительного гения дворянской России с представителем древнего племени, пережившего эллинскую культуру и вошедшего в преддверие социалистической эры?

- Грикор, о чем ты думаешь? - спросила я и угадала настороженность в молчащей темноте.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.