Бой у моста

Однако не каждому удается слышать собственное отпевание.

Тут и конец повести о бое у моста. Что - то ослепительно засверкало, грохнуло, точно в кулак зажало мое сердце. Воздух отхлынул со страшной силой, я задыхался, мне показалось, что мост рушится, земля расщепилась, на минуту мелькнули продолговатые серо - перистые облака, набегающие на солнце, свет сразу погас, я, нелепо размахивая руками, куда - то стремительно полетел. В таких случаях теряют сознание, что я по традиции и сделал.

Уже долгие дни спустя я узнал, что казаки, спустившись с моста, первым долгом прикончили раненых. Потом они бросились к «Грозному», но матросы повернули свои наганы и маузеры в собственные груди, покончив счеты с жизнью. Для кадров революции и контрреволюции гражданской войны в таких случаях такой конец был нередким. Казаки все же схватили несколько зазевавшихся матросов. Затем они придумали забаву: пойманных красноармейцев тащили на мост и оттуда бросали в воду.

Летели красноармейцы с высоты... и песни днепровских ветров сопровождали их в последний поход.

Мне показалось, что кто - то громко чихнул, я открыл глаза и сразу же закрыл их. Страшная слабость. Потом опять раздался громовой удар. Никаких сомнений. Стрельба. С трудом поворачиваюсь на кровати, чуть приподнимаюсь и медленно оглядываю окружающее.

Здесь мне необходимо кратко остановиться на наиболее правильном предположения о своей судьбе. Надо считать, что казаки при обходе опустевшего берега не заметили меня или, заметив, сочли убитым, что я через некоторое время очнулся, выкарабкался из груд досок и побрел от берега вверх в город. Я этого не помню, не помню и дальнейшего. У меня было какое - то сильное психическое потрясение, которое вытравило из памяти первые дни и события, следовавшие за сдачей города.

Но я потом встречал людей, которые видели меня бредущим по улицам, исхудалым, бледным, полуголым, безучастным к происходящему. На третий или четвертый день господства белых в городе меня привел к себе и приютил бывший милиционер - мой товарищ по ночным обходам города. Весь мой вид говорил о таком сильном физическом и душевном потрясении, когда окружающее перестает для тебя существовать. И он, и его семья несколько дней оберегали меня, кормили, а потом отвели в еврейскую больницу. Спустя неделю - другую, когда я вновь начал крепнуть, я смутно вспоминал отдельные эпизоды этих моих смутных дней.

Слева и справа от меня около 20 коек. Мой сосед - казак. Я это сразу увидел по его громадному чубу и красным лампасам на брюках, аккуратно сложенных на спинке кровати.

Лица у больных испуганные, все привстали и прислушиваются, почти с правильными промежутками гулко рвутся снаряды, где - то очень близко, и стекла яростно дребезжат.

Вот подходит сиделка и поправляет подушку больному казаку. Он стонет. Теперь я вижу его лицо. Бледное, с резко очерченными скулами, редкие брови, глаза закрыты. Сиделка подходит ко мне, поправляет постель и, приподнимая меня, произносит шепотом:

- Наши уже близко!

Потом приносит мне стакан сладкого чая.

Обход врача. Как полагается, больных щупают, выстукивают, заставляют «глубоко дышать», «кашляните», «вдох», «выдох», «не дышать». Больной казак жалуется, - ему на - днях оперировали ногу и отрезали ступню:

- Как же я буду теперь танцевать? Девки любить не будут. (Хвастливо). Какой я был танцор! Лучший в станице!

- Доктор, доктор, - скулит казак, - не смогу я больше воевать, не смогу жидов резать!

Еще один субъект, раненый осколком в голову - она у него была перевязана марлей, местами красной от крови, - все время приставал к больному старому еврею, уверяя, что видел его на фронте:

- Ты лучше уходи отсюда!

Вот и все, что мне запомнилось из больничных машинальных впечатлений. Потом только я узнал, что еврейская больница в первые дни прихода белых служила убежищем для многих, потерпевших кораблекрушение.

Я лежал равнодушный, вялый. Иногда на минуту вспыхивало какое - то подобие удивления, зачем я здесь и как сюда попал. Казалось, вражда или заботы окружающих мне совсем безразличны. Кровь стала тяжелой, как свинец, и медленно ползла по жилам. Смутное ощущение, что весь мир обрушился, ты остался один и что кругом только бледные признаки былой жизни. Видно я был и таком состоянии, когда перестаешь чувствовать физические и в особенности моральные удары. Это - странная жизнь вне времени и пространства, нереальная жизнь, точно заколдованная злым волшебником, как рассказывают сказки.

Через несколько дней, когда я, сидя на скамье, дремал на больничном дворике, случилось нечто, сразу поколебавшее мое состояние безразличия. Меня кто - то окликнул, смотрю, протер глаза, потом, когда призрак заговорил, хотя и усталым, но все же обычным, человеческим голосом, у меня уже не было сомнения. Левитин живой... Здесь. Меня встряхнуло, я не один.