Вена.
Венские стулья.
Венский вальс.
Шницель по - венски.
Венская оперетка.
Кофе по - венски.
Какой уют элегантного чревоугодия! Скажите немцу: «Пруссак!» И углы губ оттянутся вниз, ибо в этом слове жесткий окрик командира. Скажите: «Баварец!» И возникает нечто грузное, зажиточно - крестьянствующее, церковническое. Скажите: «Саксонец!» И вам в ответ рассмеются весело, ибо «саксонец» на языке обывателя - это нечто рыжее, нескладное, постоянно попадающее впросак, этакая германская Пошехония.
Скажите: «Венец!» И смех немедленно перейдет в улыбку. Как же - старая Вена, легкая радость, певучая молодость, карусели на Пратере и «гемютлихкейт» - уют. Самый легкий из всех германских уютов.
- Вы едете в Вену? - говорил мне квартирохозяин - берлинец веской 1931 года. - Вы увидите самых остроумных и самых певучих немцев. Они способны сутки сидеть в кафе за единственной чашкой кофе, купленной ранним утром, меняя только стакан за стаканом воду, лучшую в мире венскую питьевую воду... Вена - это самые замечательные и ласковые девчонки в Европе. Даже полицейский на венских перекрестках разговаривает иначе, чем наш берлинский... Наш пруссак рявкает, священнодействуя белыми перчатками. Его девиз «пфлихт» - долг. Венский шуцман нескончаемо болтает на перекрестке, успевая хлопнуть по заднице проезжающего велосипедиста, бросить шуточку девице, трунить над ломовиком: не много ли кофе перепил, что медленно едет? Не святой долг, но «гемютлихкейт» для него прежде всего. Впрочем, - добавляет берлинец, - у «гемютлихкейт» есть другая сторона. Она называется «шлямперей». Приветливейший венец вас надует, заболтает, не явится вовремя.
Пока объяснял берлинец, предо мной проплывали русские олова «трепаться», «шляпа».
- Ах, Вена! - закончил берлинец. - Непременно посмотрите Пратер и его карусели, если, впрочем, эти карусели не остановились, потому что...
Здесь с его лица сбежала последняя сладость.
- Ах, этот кризис! Ах, эта безработица! Там тоже трудно жить.
Переезд через австрийскую границу был так незаметен, что, как ни силюсь, не могу припомнить, просматривал ли кто - нибудь мой паспорт или нет.
Я ощутил эту границу на другой день, прочтя в газете, что австрийские власти не дали въехать писателю Людвигу Ренну, собиравшемуся прочесть в Вене лекцию.
На одной из венских площадей мне показали большое здание, стоящее в лесах, как будто бы за него взялся Моснадстрой. То был знаменитый венский суд, разнесенный в осколки восстанием 1927 г., когда над пресловутой уютностью пронесся жесткий металлический, ничего общего с «шлямперей» не имеющий голос венского пролетариата.
Среди штурмовавших суд был Ренн.
«Гемютлихкейт»?
Действительно: в кафе сидят люди в котелках и фетровых шляпах. Они пьют единственный на целый день стакан кофе, запивая его бесчисленными стаканами лучшей в мире питьевой воды. К их услугам переплетенные в коричневый коленкор комплекты бульварных, полупохабных и совсем похабных журналов. Но они охотнее читают заднюю страницу газеты, где очень много объявлений, но все не те, которые нужны.
Иногда они отрываются от объявлений и говорят о новостях.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.