Леонардо да-Винчи

Он был подлинно великим художником. При этом - не покорным рабом натуры, а художником - посредником между нею и глазом человека.

Его искусство было боевым союзником науки, штурмующим и осмысливающим тайны природы. Оно остро отличалось своей рассудочностью от творчества других титанов эпохи: мятежного «искусства в себе» Микель - Анджело, смакование Тициана, приторной красивости Рафаэля.

Он был предтечей многих знаний и наук, отцом неисчислимого множества вещих догадок. И прежде всего юн явился быть может первым исследователем, опирающимся в своей деятельности на тщательно и дальновидно рассчитанный опыт. «Опыт, - отмечает он, - общая мать наук и искусств... Мудрость есть дочь опыта». Предваряя Бэкона и Декарта, он восхваляет опыт как отправную стадию естествознания, математическую формулу как заключительную. Он отчетливо сознает, что одного опыта, одной индукции недостаточно. Опыт должен быть осмыслен размышлением, проверен дедукцией. «Природа полна бесконечных причин, коих никогда не было в опыте... Те, кто прилепляется к практике без знания, подобны мореплавателю без руля и компаса. Он никогда не знает наверняка, куда идет. Всегда практика должна опираться на хорошую теорию...» Он утверждает: «Никакое человеческое исследование не может назваться настоящим знанием, если не прошло через математические доказательства», - и почти теми же словами повторил эту мысль 250 лет спустя величайший философ буржуазии Эммануил Кант.

Леонардо многим обогатил математику. Он пользуется - чуть ли не первый - алгебраическими знаками + и - , применяет буквенное обозначение величин, предвидит невозможность квадратуры круга. Он рассматривает поверхность как предел тела, линию как предел поверхности.

Он доказывает немыслимость вечного двигателя, этой заманчивой мечты, терзавшей много столетий воображение человека. В этом он опережает на 350 лет Мейера и Гельмгольца, окончательно доказавших невозможность вечного двигателя своим законом сохранения энергии.

Он преклоняется перед механикой. За сто лет до Декарта он признает в механике идеал знания. Он придумывает здесь динамометр, обобщает правила рычага, выводит закон для подвижного блока, для ворота, для винта. Ему отчетливо известны те три закона, открытием которых 200 лет спустя бессмертно утвердил свое имя Ньютон. Он изучает сопротивление твердых материалов, а все законы трения он устанавливает за 300 лет до Кулона.

Ему известны законы сообщающихся сосудов, здесь он является автором открытия, за которые наука чтит Стевина и Паскаля. Задолго до Торичелли он становится родоначальником гидравлики. Он постигает волнообразное движение звука и света, последним он предвосхищает Гейгенса. Он определяет отражение в зеркале как световое эхо, он устанавливает принципы стереоскопа, открытого Уитстоном в 1838 г., он изучает закон зрения.

Задолго до Лавуазье он определяет значение воздуха для горения. Ему известен принцип монгольфьера, а братья Монгольфьеры поднялись в воздух лишь спустя 250 лет!

Как практик он - инженер, строитель, артиллерист, гидротехник.

Он покрывает Италию обширной сетью каналов, они сохранились и поныне, он проектирует соединить каналом Францию с Италией. Орошенные им луга Ломбардии дают до восьми покосов в год. Он создает подъемные машины, землечерпалки, запруды со шлюзами, турбины. Он проектирует ветряной плуг, ткацкий станок, который остается наилучшим до конца XVIII в., печь с двойной тягой. Он строит легкие мосты и подземные ходы, отводит реки, создает дальнобойные орудия и взрывчатые бомбы. Он изобретает паровую пушку, спасательный пояс, машину для хождения по воде, водолазный колокол, парашют, еще раз изобретенный Ленорманом в 1783 г. Он вдохновенно прорицает двигательную мощь пара.

До Коперника он утверждает, что солнце не движется, что пятна луны - это ее материки.

Он закладывает основы палеонтологии и геологии. Он закладывает основы сравнительной анатомии, разбирается в законах кровообращения, являясь здесь предтечей Гарвея, он открывает условные рефлексы, во весь голос перекликаясь с академиком Павловым.

И всю жизнь он болен мечтой о полете. Он трудится над ней 30 лет, бесконечно возвращаясь к ней, пестуя и нежа ее. Он посвящает ей особый трактат, изобилующий поистине пророческими мыслями о будущем человека в воздухе. И замечательно, что он, зная принципы аэростата, не в нем предвидит силу, которая оторвет человека от земли. Эту задачу он возлагает на механизм тяжелее воздуха, проницательно устанавливая законы птичьего полета, взаимоотношения птицы и воздушной среды. Он первым обосновал эти принципы и первым же высказал идею о применении именно винтовых поверхностей для движения в воздухе. Здесь он дал фору в 400 лет человечеству, которое научилось летать по - настоящему лишь при рождении XX в. в лице храбрых американцев Райт.

И помимо всего он виртуозно играл на арфе!...

Таков он, - и то не весь, - этот титан по силе мысли, многосторонности и учености, по неувядающему определению Энгельса.

Его создала Италия XV в., где, как отметил Маркс, раньше всего развилось капиталистическое производство.

Он был незаконным сыном, самое существование его символически противоречило буржуазному закону. Но он был нужен своему классу, и его класс узаконил его, взяв к себе на службу. Он был наемником и даже наймитом герцогов, пап и королей. Свое право на науку и на опыт он защищал стеной шаткого материального благополучия, и во имя этого права он бесстрастно давал буржуазии все, чего она требовала, все, что мог дать его неиссякаемый ум. Он был подлинным буржуазным интеллигентом, продававшим плоды своего мозга, не интересовавшимся тем, кто их покупает. Он строил я золотил дворцы для разбойника и убийцы герцога Сфорца, для садиста и изверга Цезаря Борджиа, для ублюдочных французских королей. С равнодушной неразборчивостью он переходил со службы на службу к тому, кто сегодня захватывал власть в его стране. Он устраивал для каждого очередного владыки пышные торжества и добросовестно влагал в них все сверкание своей неистощимой изобретательности и своих неисчислимых знаний. Он вооружал итальянских князьков для их братоубийственных междоусобиц.

Еще в ту пору буржуазия умудрилась ставить множественные рогатки перед размахом его могущественного творчества, хотя она была в нем кровно заинтересована. Уже тогда обозначилась эта хищная черта капитализма - расточать производительные силы природы, а ведь Леонардо, нет сомнений, был одной из этих сил. Он мог давать великие изобретения, а капитализм - себе на минутную потребу - заставлял его прочищать ему ванны, обеспечивать благодать в домах терпимости, придумывать никчемные, чудесные по своей технической вооруженности, пышные торжества в честь очередного властелина.

Его заставляли быть искренним и честным только наедине с собой, наедине с тысячами исписанных им страниц, представляющих безграничное сокровище выдумки, предвосхищение и мудрых догадок. Здесь он был в самых натянутых, условно вежливых отношениях с богом и его ведомством. Он вступал с богом в учтивые робкие стычки. Он стрелял в него рикошетом, отвергая бред о всемирном потопе, подозревая родство человека и животных, рисуя Иоанна крестителя с одного из самых разгульных профессиональных распутников. Официального бога он страшился как силы, которая может помешать при спорах и размолвках с ней в его научной необъятной работе.

Он не создал стройной системы философских взглядов, он никогда всерьез и не занимался философией. Отдельные его откровения нельзя свести воедино, нельзя приладить друг к другу, ибо их края не совпадают. На одной из страниц его книги имеется небольшая, совершенно побледневшая карандашная строка: «Движение есть причина всякой жизни». И он брал явления и вещи в их движении, являясь стихийным диалектиком, ибо только диалектика - истинный метод наук.