Домик, в котором жила моя подруга Боженка Ожеховская, стоял на самом краю предместья. Дикий виноград вился по его водосточным трубам, заползал на крышу. Я взбежала на крыльцо, овитое густой сетью винограда, и постучала. Скрипнула в сенях половица, я услышала явственно шорох, легкие шаги, но дверь не открывали. Тогда я постучала еще сильнее. В сенях стало тихо. «Странная история! - подумала я. - Ведь Боженка сказала, что будет меня ждать. Неужели она ушла?»

Постояв еще минуты две у закрытой двери, я шагнула в садик, чтобы заглянуть в окно. В эту минуту дверь за моей спиной с треском распахнулась, и я услышала звонкий голос подруги:

- Я же говорила, что это ты, а мама испугалась и шепчет: «Какая-то женщина незнакомая до нас пришла». Заходи, Стася, захода и не сердись, что долго не открывали!

Я прошла вслед за Боженкой в столовую и только хотела громко поздороваться с ее родными, как слова приветствия застряли у меня в горле.

На обеденном столе посреди комнаты стоял черный, длинный гроб.

«У Ожеховских покойник? Но почему же Боженка меня не предупредила?»

Возле окошечка, выходящего на пустырь, я увидела отца Боженки - старого Вацлава Ожеховского. Много лет он проработал химиком на фабрике оружия на Каменке и только перед самой войной вышел на пенсию.

Присев на полу около жестяного противня, залитого маслом, копошился брат Боженки - краснощекий семнадцатилетний Адась, слесарь с той же каменковской оружейной фабрика. Около комода сосед Ожеховских гимназист Збышко тщательно выводил тонкой кисточкой на квадратной табличке какие-то буквы. Да и сама Боженка - стройная, крепкая девушка с пышными, зачесанными назад каштановыми волосами, краснощекая, как и ее брат, - тоже была занята. Поверх клетчатого шерстяного платья, чтобы не запачкаться, она повязала голубой резиновый фартучек. Вся семья Ожеховских была в сборе. Старый Вацлав, Адась, Боженка, ее тайный и застенчивый поклонник Збышко, седая пани Каролина - мать подруги - все они были тут, но чей же тогда гроб чернел на столе? Для кого он был приготовлен, если все они были здесь, живые и здоровые?

- Ну вот, пане Вацлав, - нарушил молчание Збышко и показал старому Ожеховскому жестяную табличку. - Так будет хорошо, правда? - и он прочел громко, не отрывая взгляда от букв: - «Тут покоится погибший смертью героя во время обороны дорогой нашей отчизны хоронжий 21-го полка пехоты Марьян Богушевский. Честь его памяти». Достаточно, не правда ли? Или, может быть, еще что-нибудь дописать?

- Дописывать не надо, - глухо и ворчливо ответил Ожеховский, - а надо все переписать сначала.

- Почему же? - дрогнувшим голосом спросил Збышко и покосился на Боженку.

- Проще надо. По-солдатски. И кто тебе велел делать его хоронжим? У хоронжего могут быть ордена, немцы станут их искать, разроют могилу, - и что тогда? И насчет отчизны лишнее. Надо так написать. Ну, скажем: «Здесь покоится убитый во время сентябрьских боев за Варшаву стрелец Марьян Богушевский. Упокой, господа, душу его». И все.

- Ну, хорошо, я перепишу, - покорно согласился Збышко и снова уселся за край комода.

- Смазал, таю. Густо смазал, - заявил в эту минуту Адась.

Он поднялся над противнем, и я увидела в руках у него скользкий от ружейного масла пулемет.

Ожеховский оглядел смазку, по-хозяйски провел пальцем по блестящему прикладу пулемета и сказал;

- Ну что ж, заворачивай!

- Мамусю, дайте тряпок, - попросил Адась.

Мать протянула ему рваную, выцветшую юбку, с нескрываемым страхом посмотрела на пулемет, перевела взгляд на меня, и вдруг ее точно прорвала.

- Ты видишь, видишь, что они задумали, Стася! - дрожащим голосом сказала она. - Они хотят под видом убитого солдата оружие похоронить. Да еще где! Возле самого нашего дома! Чтобы немцы пришли и всех нас за это расстреляли. Образумь их, Стася, скажи моему Вацлаву, может быть, он хоть тебя послушает... Он не хочет подумать о будущем наших детей.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.